пьеса в межсезонье

 

Посвящается Ольге Н.

в день её рождения.

8 декабря 2012 г.

____________________

 

Д е й с т в у ю щ и е   л и ц а :

 

Ваня – деревенский дурачок 15-16 лет.

Люша – Ванина тётка, 26 лет.

Дед Гагин – родственник Вани, старый.

Татьяна – соседка по хутору, что-то за 50.

Аля – молодая женщина, 23 года.

Тоник – спутник Али, чуть младше её.

Валерия Сергеевна – вдова писателя Андрея Батова, около 40.

Валентин Носоперьев – литагент Андрея Батова.

 

 

Хутор на речном берегу, недалеко от провинциального городка.

Внутри очень старого деревянного дома: сумрачно, тепло, тесно.

Слева – дверь, с порожком; за дверью, в сенях, повешено жестяное корыто, которое все задевают, входя в дом.

Комната разделена занавеской: в левой части, боком, стоит белёная печь с лежанкой, правее - стол, табуреты, лавка вдоль задней стены, над ней устроены полки с посудой и множеством горшочков, бутылок и коробок. Небольшое окно. Ближе к двери, перед печкой, есть крошечный закуток, где умывальник да потускневшее зеркало, на лавочке ведро воды с ковшиком, на полу охапка дров. В правой узенькой части комнаты, отделённой занавеской - спальные места и лесенка в горницу, увешанную сушёными травами: там тоже постель, полки с книгами и старенький проигрыватель.

 

 

 

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Картина 1.   ЗАПОЛДЕНЬ.

Конец октября. За окном светло и снежно.

 

Голос Али .   Сюда, да?

 

В сенях громыхает корыто.

 

Ой, я что-то задела тут…

 

Спотыкаясь о порог, входит   А л я ,   поддерживая скулящего   В а н ю .

У Вани на лице кровь.

 

Осторожнее ты, под ноги смотри! Опять ведь грохнешься!

Ваня (шмыгая носом).   Ваня поднимай ногу. (Переступает порог.) Ваня умница.

Аля.   Ага, умница, вижу. (Быстро озирается, видит умывальник.) Сюда давай, быстро! (Подводит Ваню к умывальнику, смывает кровь с его лица.) Ну вот –           и ничего страшного, совсем чуть-чуть зацепило… Сейчас тебя заклеим.

(Прижимает свой носовой платок к ранке.)

Держи крепко!

(Роется в рюкзачке, висящем у неё на плече.)

Ваня. Они плохие. Они бросают камни.

Аля.   Не камни, а ледышки. А ты чего побежал, умница? Не побежал – не упал бы.

Ваня.   Камни бросать нельзя, плохо. Камень раз! – и нету глаз.

Аля.   Глупости, глаза у тебя все на месте. (Достаёт из рюкзачка пластырь, налепляет Ване на лоб.) Ну вот – красавец! Прямо раз! – и третий глаз.

Ваня.   У Вани два глаза. (Загибает пальцы.) Раз, два.

Аля.   Два, конечно, да. Я пошутила. Это шутка, понимаешь, Ваня?

Ваня (кивая).   Ха-ха. Ване весело.

 

Аля выходит на середину комнаты, осматривается.

 

Аля.   Значит, тут ты живёшь?

Ваня (кивая).   Да. Тут живёт Ваня.

Аля.   А я – Аля.

Ваня (кивая, указывает на неё). Тут – Аля. (Хлопает себя по животу.) Тут – Ваня. Тут Аля – тут Ваня. (Улыбается.)

Аля.   Ты что, совсем один живёшь?

Ваня.   Ваня большой. Ваня, всё хорошо делай. Ваня умница!

Аля.   Ну да, это я уже поняла. А кормит тебя тут кто, умница? Ну – кашка, супчик, ням-ням?

Ваня (кивая).   Ваня сам – ням-ням! Ваня умница.

(Идёт к печке, бережно снимает с неё укутанную ватником кастрюлю, осторожно ставит на стол.)

Горячо, не обожгись!

(Достаёт из мешочка хлеб, отламывает один кусок себе, другой Але.)

Ешь с хлебом, Ваня.

Аля (заглядывая в кастрюлю).   Что у тебя там? О, картошечка, горяченькая! Можно мне?

Ваня (кивая).   Лопай сам – и дай врагам!

Аля (жуя картошку).   Прикольно. Это кто тебя так научил? Ну… кто так говорит: «Лопай сам – и дай врагам»?

Ваня.   Дедка Гагин говорит. Лопай сам – и дай врагам! Лопай сам – и дай врагам!

 

Хохочет, Аля присоединяется. Едят и смеются.

 

Поел, Ваня – убери. (Ставит кастрюлю на печь, закрывает ватником.)

Ваня умница.

Аля.   А что ты умеешь, Ваня? Что ты тут делаешь?

Ваня.   Ваня рабочий.

Аля.   Да ну?! И где ты работаешь?

Ваня.   Наш Ваня почтовый.

Аля.   На почте? Правда?!

Ваня (загибая пальцы).   Ваня, письма неси. Ваня, газетки неси. (Гордо.) Ваня, колоти ящики!

Аля.   Ящики? Зачем – ящики?

Ваня.   Ящики колоти, коробки клей. Коробочки. Всем подарки.

Аля (немного растерянно).   Ага, понятно… ты всем даришь ящики… оригинально…

 

Кто-то снаружи заглядывает в окно и делает Але знаки, та замечает, чуть заметно кивает и прикладывает палец к губам.

 

(Ване.) А мне подаришь ящик, Ваня? Я тоже хочу. А нет, лучше – коробочку.

Ваня.   Ваня всем дарит. Ваня умница!

 

Ваня встаёт, уходит за занавеску, роется под кроватью.

Проследив за ним, Аля делает знаки в окно, приоткрывает дверь и, чуть осмотревшись, придерживает рукой корыто.

 

Аля (шёпотом).   Тише, Тоник, тсс! Тут у них какая-то железяка громыхает… корыто что ли... Не грохнись, порог.

 

Споткнувшись, внутрь почти впадает   Т о н и к .

 

Тоник (шёпотом).   Ужас, Ал! Я обледенел…

 

Бросается к печке, греет руки, озирается.

 

Ужас! Мрак! Что за трущоба? Ал, зачем тебе это всё? Рванём лучше отсюда нафиг… пока не поздно.

 

Аля молчит.

 

Ал, ну пожалуйста!

Аля (шёпотом).   Тсс, Тоник! Вот дело сделаем – и рванём. Ты чего в него льдом кидался? А если б в глаз?

Тоник (шёпотом).   Ал, чего – так сразу я? Это здешние пацаны кидались. Пока я просекал, что и как… ну, насчёт нашего плана – они и налетели. Мне, кстати, тоже   в ухо звезданули, неслабо так. (Дотрагивается до уха, морщится.) Сволочь мелкая, поубивать бы!

Аля (шёпотом, немного разочарованно).   А, так это не ты? А я-то прибалдела – как это ты успел так ловко… Хотя, всё к лучшему: мы с ним уже друзья.

Тоник.   Друзья-друзья… Ал, я не врубаюсь: чего разводить бодягу? Спроси его прямо – где. Если он знает – всё тебе выложит: у тебя и не такие ломались, тебе этот даун на один зуб!

Аля (зажимая ему рот, шёпотом).   Тсс, Тоник! Чего ты орёшь? Вот с тобой всегда: чего тут думать – трясти надо. Посмей только на этот раз всё сорвать! Я тебе ещё припомню тот прокол… с последним интервью… (Прислушивается.)

 

За занавеской слышна возня.

 

Идёт! – сматывайся!

Тоник (шёпотом).   Ал, куда?

Аля (шёпотом, толкая его к двери).   Куда-куда? В палатку.

Тоник (шёпотом, упираясь).   Ал, ты чего?! Там холодно…

Аля (шёпотом).   Костёр разведи, в спальник упакуйся. Кто ж знал, что в октябре зима бамкнет?

Тоник (показательно шмыгая носом).   Ал, я погибну там, у меня уже насморк. А тут печка… Я лучше спрячусь. Тут вот – в уголке, ковриком накроюсь. Он ведь – того… (крутит пальцем у виска) он не врубится.

Аля (шёпотом, выпихивая его в дверь).   Нет, не можно, не можно. Кто хвастал, что готов ради меня на всё, трепло пустое? Мотай, Тоник, мотай. Если что – сразу позову.

Тоник (шёпотом, в щель).   Бессердечная ты, злая! Я умру по твоей вине…

Аля.   Да, да… Не задень там это корыто… (Тихо прикрывает дверь.)

 

Возвращается Ваня с маленькой коробкой, одновременно в сенях громыхает корыто.

 

(Тихо, сквозь зубы).   Нет, я его точно убью! (Удерживает дверь за ручку.)

Татьяна (из-за двери).   Что такое? Ты зачем дверь держишь? Не балуй мне!

 

Аля отскакивает – насупленная   Т а т ь я н а  , переступает порог, на ходу расстёгивая пальто.

 

Кто это от тебя тут выскочил? (Поднимает голову и натыкается взглядом на Алю.)

Аля.   Ой – простите! Я думала, что это…

Татьяна (Але, грозно).   Ну, а вы это кто тут? А?!

Аля.   А я… я… Я у Вани в гостях.

Ваня (кивая).   В гостях.

Татьяна. В гостях, надо же… С чего б это вдруг такие гости? (Ване.) Зачем это тебе гости вдруг понадобились? (Але.) Кто такая? Откуда взялась?

Аля.   Я сейчас всё объясню. Я…

Татьяна.   А не надо ничего объяснять. Иди-ка, девушка, отсюда, пока я милицию не позвала, нечего гостям тут делать. Гости, надо же!

Ваня.   Ваня не хочет милицию. (Але.) Ваня подарок принёс. (Показывает коробку.)

Татьяна.   Кому подарок? Ей? Да нужна ей твоя коробка, дурень! Напустил полный дом жуликов, такие только и ходят, и смотрят, где что плохо лежит. Ишь, фифа городская! Такая любому дурню мигом голову заморочит. (Ване на ухо, шёпотом.) Лучше денежки проверь. Денежки твои здесь?

Ваня (хлопает себя по карману, шёпотом).   Здесь. Ваня умница. (Даёт Але коробку.) Аля хорошая.

Аля.   Спасибо, Ваня.

Татьяна.   Хуже дитя малого… (Садится на табурет.)   Не компания он тебе, девка, иди по-хорошему, говорю!

 

Гром корыта. Входит   д е д   Г а г и н .

 

Дед Гагин.   Чегой-та шумишь, Таньша, когой-та чехвостишь? Ишь, расфырчалась!

Ваня.   Таньша ругается, дедка. Аля хорошая.

Дед Гагин (вешая пальто).   Вижу, что хорошая. Откуда такая красавица?

Аля.   Из Москвы. Понимаете, я студентка, собираю материал для дипломной работы.

Татьяна.   А чего тут московским у нас собирать, в нашей-то глухомани? Одни грибы – и те уж помёрзли, второй день снег валит и валит, как с дуба рухнувши…

Аля.   Я пишу статью. О писателе одном… Об Андрее Батове.

Татьяна.   Об Андрее Данилыче?

Дед Гагин.   Об Андрюхе?!

Аля.   Да, я его фанатка… ну, то есть – поклонница. Я прочла все-все его книги… да. И вот… решила теперь приехать сюда, за материалами. Ведь он жил здесь?

 

Дед Гагин кивает.

 

Татьяна.   Фанатка, надо же… Да ты садись, девушка, чего уж там.

 

Подставляет табурет, Аля садится. Дед молча снимает с печи кастрюлю, устраивается за столом и ест картошку, макая её в соль.

 

Извини, если чего лишнего ляпнула – не со зла… я Татьяна, соседка я: напротив живу (показывает в окошко) – вон, видишь, крыша ржавенькая? – Наша! И за Ванькиным хозяйством присматриваю тут.

Аля.   А я Аля.

Татьяна.   А он – он Гагин дед, из городка.

Аля (кивая деду).   Аля.

 

Дед жуёт и опять кивает.

 

Татьяна.   У нас тут, знаешь, места тихие, всего пять домов, а зимуем одни мы         с Ваней да ещё эти… Никифоровы, черти. Ну, дед вот приходит гостевать – он у нас городской, при работе. В общем – глухомань. Ясное дело, всякий народ может приблудиться, только на себя тут и надейся.

Дед Гагин.   Да на Петькин дробовик.

Татьяна (деду).   Чего – Петькин дробовик, чего? Да он проржавел у тебя давно, пять лет, как уж Петьки нет... Не пугай ты людей, Гагин, и не ври. (Але.) Муж мой ему дробовик по пьяни продал, но до стрельбы пока не доходило, не. Ну покормишь, быват, одного-двух пришлых, ходят по лесам ребята… Ну, нальёшь по стаканчику – они и уйдут своей дорогой, чего им тут, в нашей бедности... Дробовик, надо же…

А ты что ж – одна сюда решилась?

Аля.   Нет, я… я с товарищем. Мы учимся вместе.

Дед Гагин.   И где ж ты этого товарища держишь?

Аля.   У нас палатка. Вчера у леса поставили, а вечером – снег…

Татьяна.   Палатка, надо же! Так замёрзнет же он, твой товарищ.

Дед Гагин (жуя).   И закоченеет вусмерть. Уж бывали случ`аи.

Аля.   Ничего, потерпит – наших городских парней закалять нужно, а то хлюпиками растут.

 

Татьяна вздыхает, подбрасывает дров в печку, занимается чем-то по хозяйству.

 

Скажите, Андрей Данилыч жил именно здесь? В этом самом доме?

Татьяна.   В этом самом, да. А до него – так бабка Марковна, царствие ей небесное... Она ему после смерти дом и отписала.

Дед Гагин.   Как помёрла Морк`овна – так и отписала. Прямёхонько в гробу – фррр! И адской печаткой сверху – хлоп!

Татьяна (вздрагивая и крестясь)   В гробу, надо же! Не треплись, Гагин – накличешь ведь. Ни к чему в тебе нет уважения! Нельзя ж так покойников шутками тревожить, особенно Марковну. (В пространство.) Бабка Марковна, не слушай его, клоуна старого, спи спокойно!

Дед Гагин (Татьяне).   Не голоси, Таньша, не услышит тебя Морк`овна. Их, мертвяков, хоть тревожь, хоть нет, всё одно, мертвяками были, есть и главное – будут. А за ними и другие будут… Все будут, Таньша. Все будут. (Жуёт картошку.)

Татьяна.   Не каркай ты, пень старый. (Але). Гагин наш… он в морге работает.         И с покойниками, считай, на равных.

Дед Гагин.   Куда на равных, Таньша? – я, почитай, выше! Я тут при вратах состою – и всем дверцу отворяю.

Аля (в страхе).   Куда… дверцу?

Дед Гагин.   Куда-куда? Туда! (Тычет пальцем в потолок.) Всем отворю. (Татьяне.) Погоди, Таньша, и тебе отворю.

Татьяна (деду).   Отворю-отворю! Тоже мне, Павел-ключник нашёлся, надо же! Ишь, размечтался – «отворю»! Да я тебе самому сейчас что-нибудь отварю! Да так отварю, что одна каша будет! (Машет на него полотенцем и отнимает кастрюлю.) Сам бы раньше от обжорства не окочурился, гриб трухлявый.

 

Дед меленько смеётся.

 

Шёл бы ты, Гагин… давай-ка в лес, пока совсем тропы не завалило.

Ваня.   И Ваня в лес! Ваня хочет в лес! Ваня с дедкой!

Татьяна (деду).   Вот и Ваню возьми, да. Оденьтесь теплее.

Дед Гагин.   Ладно, пошли, Ваньша, по целине тропки топтать. (Одеваются.)

Ну что, Ваньша, с песнями?

Ваня.   С песнями!

Дед Гагин (громко поёт).  

Раз-два-три,

Пионеры мы,

Папу-маму не боимся…

Ваня (радостно орёт).  

…писаем в штаны!

(Уходят.)

Татьяна.   Оба дурни, что старый, что малый! (Кричит вслед.) Топор не забудьте, пионеры!

 

В сенях громко хлопает дверь.

 

В штаны писаем – надо же! Только этого ещё Ваньке не хватало…

Аля.   А у Вани родные есть?

Татьяна.   Только Гагин да Люша, оба в городу живут. Дед этот – и то троюродный, не пойми что… какой-то из материных тёток бывший муж, седьмая вода на киселе. А вот Люша – та родная Ване тётка, кровная. Она дурачка нашего и вырастила. Трудно поднимала, одна-то…

Аля.   А родители?

Татьяна.   Что – родители? Считай, их и не было у него. Мать-то его Верка девчонкой ещё в город сорвалась, на учёбу. Да и вертанулась через годик, уже на сносях, с пузом вместо диплома. А про отца – ни гугу. И как стало ясно, что Ваня-то растёт дурачок, Верка и запила с горя. Его жалела, а больше себя, пила и пила…

В три года так и угасла по-тихому, жалеючи и не просыхая. А за ней следом и мать её, бабка Надя: всё по старшенькой своей убивалась, не вынесла она горя. Люшу одну с ребятёнком и оставили. Вскоре, правда, дед Гагин объявился, стал им помогать. У них и дом свой тут есть, да там сейчас пусто, никто не живёт:

Люша в городу учится, а дед, как приходит – ночует тут, у Морк`овны. Он её так всегда и звал – Морк`овна. Говорит, если у Морковны ночевать – проживёшь дольше.

Аля.   Почему?

Татьяна.   Да она ж целительница была, травница знатная. Не слыхала? Знаменитая бабка Марковна! со всей страны люди к ней ехали, иной раз такая набьётся толпища, аж в очередь, до самой ночи. И у нас в дому даже ночевали частенько. Многих она на ноги поставила, ох, многих, кого и врачи уж давно списали – ну,         к Гагину списали, по его расхожей части. Всем помогала. Да что там чужим… вот мужу моему, покойнику, собака по-пьянке палец оттяпала, прикинь – на правой-то руке! Пошла рука гнить. Врачи сказали: всё, мужик, прощайся с рукой, отрежем – а то и вовсе помрёшь. А вот Марковна руку-то и спасла: лечила она своими заговорами да напаром филипендулы, травка такая болотная, иначе зовут – таволга или лабазник. Цветочки мелконькие, облаком стоят, вроде пуха, а силища в траве жуткая! Муж мой той рукой ещё лет десять потом лес валил да брёвна корил… валил да корил, валил да корил. Ну и за рюмочку на радостях крепко держался, даром, что четыре пальца, – а всё праздновал свою вторую жизнь. Праздновал-праздновал… пока не утоп по пьяни. Лёг пьяный в лодку и заснул в ней, на порогах его и опрокинуло. С нашей-то рекой шутки плохи, хоть на вид она тут и тиха… (Задумывается.)

Аля.   И вы теперь одна здесь живёте?

Татьяна.   Почему – одна? С мамкой. (Присаживается.) Как мужик помер, я хотела в город податься, не могла тут больше… такая, знаешь, тоска взяла – ну сил нету терпеть. На реку и смотреть не могла, не то, чтоб стирать в ней. Да мамка моя вскоре болеть придумала – она уж восьмой десяток добивает, куда ей одной. Пока Марковна была живая – очень нам помогала, очень. Мы при ней и горя не знали       с мамкой… а потом Марковны не стало, а врачи, понимаешь, тут далеко, в городке. Моталась-моталась я за ними – то пёхом, то на лодке, то на попутном тракторе, когда очень свезёт… пока Андрей Данилыч мне мобильник не подарил. Теперь-то по-барски, знай, на кнопочки дави – приедут.

Аля.   А он… Андрей Данилыч… Вы его хорошо знали?

Татьяна.   Ну, порядочно, да. Считай, лет пять рядышком прожили, окошко в окошко. Он сначала-то у Люши тут комнатку снимал, но недолго, месяцок-другой. Потом Марковна с ним закорешилась, к себе его забрала, он и жил у неё круглый год – в той клетушке под крышей.

Аля.   А там разве не холодно?

Татьяна.   Не, ты что – там теплынь. Печку эту мой папаня ещё в молодости сложил, хороша печка! На два яруса хитро дом греет. Моя тоже хорошая, дедовская,   а с этой не сравню. А пироги тут выходят… ммм! – царские! Бог даст, попробуешь.

Аля.   И что же он тут делал?

Татьяна.   Папаня мой?

Аля.   Да нет, Андрей Данилыч.

Татьяна.   Что делал? Да ничего не делал, жил. По лесу шастал, грибы собирал, ягоды. Ягод, знаешь, у нас богато! Да рыбачил ещё с Гагиным, очень любил с ним целыми часами трепаться. Болтают и болтают, не пойми о чём. Марковне помогал, да… с водой, там, с дровишками. Любил ходить с ней за травами: учила она его по этой части, что там к чему. Парочка ещё та, смех один: она с клюкой, еле ползёт, старая, да и он ногу приволакивает. Видать, чувствовала бабка, что сила уходит, что недолго ей… Я-то в этом мало что смыслю, а у него, похоже, тоже дар был,               у Данилыча, по травной этой части… Потом, уже бабки не стало, он всё настои пил да примочки делал. Уж и ноги еле таскал, но и нам с мамкой подсоблял в лечёбе.

До сих пор травки его висят – там, в горнице… (Затихают.)

Аля.   А писал что-нибудь? Ну, книги, заметки…

Татьяна.   Чего-то пописывал, видать – допоздна в оконце свет горел… да бабка Марковна никого туда не пускала, чтоб не мешали. А как не стало её – все уж и привыкли туда не соваться. И сейчас не ходим, разве – прибраться к празднику.

Аля.   А записки эти… записки его остались?

Татьяна.   Записок никаких не видала, не… Книжки остались на полочке, так и стоят в сохранности, никто не трогает: у нас до чтения охотников нету, я только пыль смахиваю – к Пасхе там, к Новому году. Вот кино про любовь – это я люблю. Только тут, знаешь, как оборвёт ветром провода – и сиди две недели без света,         без телевизора. В прошлом-то году бурей весь лес вдоль просеки повалило, чисто ножом срезало. (Думает.) Не, бумаг не было.

Аля.   А можно… можно мне посмотреть?

Татьяна.   Смотри. Да на лесенке аккуратнее, круто очень там, шею не свороти.

 

Аля поднимается в горницу.

Гром корыта. Вбегает промёрзший Тоник, видит Татьяну и замирает у порога.

 

Татьяна (выглядывая из-за печки).   Здрасти-приехали! Синий-то весь, на человека не похож, чисто с того света. Ты откуда такой, красава?

Тоник (припадая к печке).   Й-я… й-я Т-тоник… меня д-дедушка прислал.

Татьяна.   Это что ж – правда имя такое? Тоник, как в банке?

Тоник .   В-в какой б-банке?

Татьяна.   Ну, жестянка такая, знаешь? – джин-тоник. Дрянь.

Тоник (крупно дрожа).   Н-не… имя у м-меня Ант-тон.

Татьяна.   Ну хоть имя у тебя человечье, надо же.

Тоник.   В честь писателя Ч-чехова наз-звали, Ант-тон П-палыча. А г-где Аля?

Татьяна.   А, так это ты её товарищ?

Тоник.   Й-я…

Татьяна.   Ну-ка, скидыв`ай пальто и садись тут, Палыч (подвигает к печи табурет), грейся.

 

Тоник вешает куртку у входа и послушно садится, мелко дрожа. Татьяна укрывает ему плечи старым ватником.

 

Тоник.   С-спасибо.

Татьяна.   Спасибо не булькает! Надо тебе срочно принять на грудь, Палыч, для согрева… (Снимает с полки припрятанную бутыль, наливает в гранёные стопочки.) Ну, по единой!

Тоник.   П-по единой…

(Выпивают.)

Татьяна.   Ну как – по жилочкам побежало?

Тоник (блаженно замирая).   Побежало…

Татьяна.   Во! Зимой в лесу без этого никак.

Тоник (хмелея).   Ещё ж осень.

Татьяна.   Осень, надо же! Да ты в окна-то глянь, Палыч! Чистая зима. С осени так не окоченеешь. Давай-ка ещё – по единой, чтоб закрепить ныне достигнутое. (Наливает, выпивают, молчат.) Ну что, нравится тебе у нас?

Тоник (мотает головой).   Н-не… тут… тут страшно!

Татьяна.   Здрасти-приехали! Страшно, надо же…Чего ж ты у нас страшного углядел?

Тоник (обводит помещение рукой).   Вообще… жутко всё. Я сейчас видел у калитки свинью! Огроменная, как бегемот, лохматая – я и не знал, что такие бывают.

И в глаза прямо так смотрит… так смотрит…

Татьяна.   Это не бегемот – это ж Таська моя, шалава. Надо же, опять сюда притащилась, дурында, шляется по морозу, дождётся у меня хворостины… Очень умная она, между прочим, лучше любой собаки. Скажешь ей: «Таська, к ноге!» – сразу и прибежит. Скажешь: «Таська, мыться!» – она прямёхонько к реке чешет, я там на мелководье её купаю. А на кормёжку её и звать не надо – сама как часы явится.

Тоник.   Классно! Отдайте её в цирк, дрессировщикам.

Татьяна.   Морды у них треснут, не отдам Таську. В цирк, надо же… Да мне самой   с ней чистый цирк. (Хохочет, наливает ещё, выпивают.)

Тоник (размякая).   О-о-о… какой кайф…

Татьяна.   Не кайф, а самогон. По старинному способу ставим, ещё дедовскому. Кайф, ну надо же!

 

Слышен далёкий свист. Татьяна вскакивает.

 

Тоник (сонно).   Это что, милиция?

Татьяна.   Не, какая тут милиция… это мамка моя. Я ей на Пасху милицейский свисток подарила, чтоб издалека слыхать, если чего. Вот мамка моя и наяривает – побегу, да и Таське задам сейчас, чтоб по холод`у не шлялась. Ладно, Палыч – будь!

 

Татьяна набрасывает пальто, уходит.

Тоник заворачивается в ватник, падает головой на лавку и засыпает в углу у печки.

 

 

 

 

Картина 2.   ВЕЧЕР

Сверху спускается Аля, с книгой в руке: не замечая Тоника, садится к столу.

 

Аля.   Андрей Батов… Андрей… его книга, из самых его рук…

(Гладит книгу, прижимается к ней щекой, потом листает и медленно читает вслух.) «В этом мире ничего с тобой случиться не может. Мир всё время меняется, и то, что будет с тобой - будет уже в другом, изменившемся мире. Но ты всю жизнь упрямо пытаешься что-то рассказать этому миру о себе, что-то доказать - близким, любимым… даже своим неродившимся детям. И торопишь время, спешишь к намеченным целям, к этим вечно сменяющимся маячкам на твоём пути, точно надеешься: вот сделаю то, вот закончу это - и всё вдруг изменится, жизнь пойдёт по-другому, и тебя наконец поймут, и ты перестанешь врать, перестанешь мучиться этим постоянным чувством вины за своё мелочное враньё.

Наивная детская игра в прятки – прятки за маячками.

Но за каждым маячком, за каждым поворотом перед тобой словно открывается зеркало, и можно остановиться, можно увидеть в нём себя целиком, с головы         до пяток. Но ты отворачиваешься, ты зажмуриваешь глаза и на цыпочках крадёшься мимо череды отражений, потому что отлично знаешь, что не найдёшь в них ничего нового.

И есть другая дорога – та, что лежит во тьме: дорога без маячков. Но именно по ней, сам того не осознавая, ты вслепую бредёшь всю свою жизнь. И на этой дороге нет никаких зеркал, и ничего нельзя понять о себе, можно только вслушиваться в ночь – в ту, что снаружи, и в ту, что внутри тебя, в этой странной болезненной оболочке, которую все привыкли считать тобой. Ночь снаружи давит, ночь внутри рвётся на волю. И однажды оболочка лопнет – и ночь сольётся с ночью…»

 

Пауза.

 

Тоник (из-под ватника).   Ал, ты хорошо читаешь… ты нашла её, да?

Аля (вскакивая).   Ты? Ты чего тут?! Ты откуда?

Тоник (сонно потягиваясь).   Из лесу, вестимо… парнишка. Я из лесу вышел, был сильный мороз…

Аля.   Блин! Тебя тут кто-нибудь видел?

Тоник (сонно).   Все! Все видели. На меня в лесу дед с твоим дауном напоролись, когда я костёр пытался запалить… дед меня и послал… иди, говорит, дурак, подальше… в дом иди, пока совсем не окочурился…

Аля.   Понятно.

Тоник.   Ничего тебе не понятно… чужой дед и тот добрее тебя! Костёр всё гас и гас… я чуть не помер от холодрыги этой. Сейчас отогреюсь тут – и рванём домой по-быстрому.

Аля.   Никуда мы не рванём.

Тоник.   Почему? Ты нашла её, можно делать отсюда ноги…

Аля.   Я ничего пока не нашла, ровным счётом ничего. И вообще, ещё рано. Завтра. Всё будет только завтра, нужно ждать до завтра. (Наклоняется над ним, принюхивается.) Да ты нализался, Тоник!

Тоник.   Я не Тоник – я Антон Палыч… у меня, между прочим, есть человеческое имя.

Аля.   Ну-ну, имя… и когда успел? С кем?

Тоник.   Меня добрая тётенька угостила… здесь все очень добрые, Ал, все… кроме тебя… Тебя только твой мертвяк заботит.

Аля. Он не мертвяк, Тоник, ничего ты не понимаешь.

(Садится.)

Писатель не может умереть: вот он ушёл – а всё равно с нами разговаривает. (Закрывает книгу.)

Тоник.   Не, Ал, книжка – это книжка, какой с ней разговор? ничё в ней не меняется. Прочёл, закрыл, прочёл, открыл – а она всё та же. Мнимореал.

Аля.   Нет, не та же, Тоник, не та же… Ты, правда, не замечал? То, что ты уже читал раньше, потом вдруг меняется. Перечитываешь книгу – и словно в ней появились новые строчки, словно кто-то их тайком впечатал. Знаешь, я много думала об этом и поняла: это мы меняемся, мы. Наши головы. И чем больше мы понимаем – тем больше говорит нам каждая книга…

Тоник.   Всё ты придумываешь, Ал, с книгами разговариваешь... бред…

(Роняет голову на лавку и засыпает.)

Аля.   Придумываю? Нет, нельзя придумать то, чего в мире не существует. Вот Батов это понимал. Даже свою смерть он не придумал, он просто увидел её… потому что видел в мире знаки. Татьяна эта сейчас рассказывала: её муж лёг в лодку – и утонул. И Андрей Данилыч тоже лёг потом в эту лодку, и она его унесла… унесла отсюда.

 

Тоник храпит.

 

Тебя вообще ничто не колышет?

 

Аля трясёт его – Тоник затихает.

 

Так и знала! Не надо было его с собой брать…

 

Гром корыта.

 

Голос Валерии (за дверью).   Боже! Что это?

 

Вздрагивая, входит   В а л е р и я ,   морщится.

 

(Кому-то в дверь).   Ты уверен? Это точно здесь?

Голос Валентина (из сеней).   Да-да! Подожди внутри, я сейчас… я всего минуту…

Аля.   Вы кого-то ищете?

Валерия.   Я? Вообще-то… Ведь это дом Андрея Батова?

Аля.   Вообще-то – теперь уже нет.

Валерия.   В каком смысле – «теперь нет»? Я знаю точно, что это его дом. И значит, теперь он принадлежит его наследникам.

Аля.   Это вы его наследник?

Валерия.   Да, я его жена. То есть… то есть – вдова, разумеется. И точно знаю, что других наследников у него нет и быть не может. (Осматривается.) Впрочем, если найдётся кто-то, заинтересованный в приобретении всего этого… хм… винтажа…

Аля. Знаете, а тут уже живут.

Валерия.   Кто?

Аля (пожимая плечами).   Люди.

Валерия.   Люди? Вы, что ли, девушка? А на каких, собственно, основаниях? Самозахват? Увы, придётся вам срочно поискать себе другой приют.

Аля.   Ну отчего же… я не о себе…

Валерия.   Значит, и остальным придётся поискать. Или выкупать у наследников эту… эту недвижимость.

Аля.   Ясно: вы приехали продавать дом.

Валерия.   Я приехала вступить в свои законные права. После смерти мужа прошёл год, а значит – я уже полгода, как владелица… (брезгливо) всего этого. Впрочем, если покупатели есть, я охотно…

Аля.   Неужели вы так сильно нуждаетесь в деньгах? Знаете, а я вас представляла другой…

Валерия.   Вы представляли? Меня?! А вы, девушка, кто? Пытаете меня тут, а даже не представились.

Аля.   Я Алина, студентка.

Валерия.   И чему же вы учитесь… здесь?

Аля.   Я учусь не здесь, я проездом.

Валерия.   Учитесь проездом? И поэтому поселились в чужом доме? Ладно,             не выгонять же вас на мороз: можете остаться до утра – и езжайте себе дальше, учиться.

Аля.   Спасибо, Валерия.

Валерия (с интересом).   О! Вы даже знаете моё имя?

Аля (перелистав книгу, читает).   «Посвящается моей жене Валерии. А. Батов».

Валерия (берёт книгу и вертит в руках).   Действительно – так просто. Всё сразу встало на свои места. (Мягче.) Значит, вы наша читательница…

Аля.   Наша?

Валерия.   Ну да… теперь ведь я что-то вроде его заместителя: мне приходится отвечать за все его книги, как за свои собственные… как это ни забавно.

Аля.   Вас тяготит такая ответственность?

Валерия.   Ого, да вы напористая девушка! И атакуете меня странными вопросами. Если бы не эта глушь – я бы сочла вас чем-то вроде папарацци в засаде. Впрочем, бред – какие в дикой чаще могут быть папарацци. (Садится.) Что ж, раз вы наша читательница… (не сразу) да, для меня это стало неожиданностью, и пожалуй – тягостной.

Аля.   Потому что муж давно не жил с вами?

Валерия.   Так вы и это знаете? Чёртова жёлтая пресса! Теперь от читателей ничего не утаишь. Реально: ничего личного. Да, девушка, именно поэтому. Только я наконец забылась, успокоилась… перестала чувствовать себя придатком чьей-то жизни – его, его жизни, да! – и тут всё это… всё это просто рухнуло мне на голову. Понимаете? Нет, не понимаете, где вам. Я вдруг оказалась на его месте, на этом почётном, писательском… (Встаёт, греет руки у печки. Почти про себя.) А теперь – и здесь оказалась… наконец-то. Честно говоря – мне не понять его… его выбора.

Аля.   Вам тут не нравится?

Валерия.   Вы смеётесь? Что может здесь нравится? Какое-то средневековье, захолустье, домострой… повесть временных лет…

Аля.   Обычный старый дом. Моя мама любила снимать в таких домах комнатку       на лето – чтобы и печка, и колодец, и стирка на реке.

Валерия.   На реке? Боже! – ваша мама экстремалка. Или неисправимый романтик.

Аля.   Скорее, второе. Я даже умею топить такую печь.

Валерия.   Теперь понятно, почему вы здесь… Алиса, да? Вы соскучились по печкам. А я в них ничего не смыслю. И вообще не люблю таскаться по дачным закоулкам: я горожанка до мозга костей. Или до костей мозга, как любил шучивать Андрей…

Аля.   Я не Алиса, я Алина. И вам не стоило тащились в такую даль: для продажи недвижки можно нанять агента.

Валерия.   Можно, да. Хотя моё присутствие здесь, скорее, вынужденное. (Вздыхает.) Но признаться, мне было и любопытно. Мне хотелось наконец увидеть… всё это. Но я ожидала увидеть нечто… нечто совсем иное…

Аля.   Дворянское родовое поместье?

Валерия.   Ну да, наверно… (Смеются.) Что-то в этом роде.

Аля.   Он же знаменитость.

Валерия.   Знаете, для меня это не было важно… никогда не было…

Аля.   Вы не гордитесь мужем?

Валерия.   Горжусь? Гордилась, гордиться… вы молоды, вам это кажется нормальным. Не знаю. Иногда бывало приятно, но чаще… чаще меня это просто бесило. Жутко бесило!

 

Гром корыта. Входит   В а л е н т и н .

 

Валентин.   Ну вот, узнаю Валеру! – страсти уже кипят!

(Натыкается взглядом на Алю, резко замолкает.)

Аля (Валерии).   Это ваш спутник? (Валентину, подчёркнуто официально.) Алина, студентка, проездом.

Валентин.   Валентин.

Валерия (Але).   Это литагент моего мужа, Валентин Носо… (лёгкая запинка) Носоперьев. (Валентину, садясь.) Где ты был так долго?

Валентин (Валерии).   Соседка задержала – дела-дела, финансовые обязательства. Ты ведь знаешь, я здесь уже бывал и с местными хорошо знаком.

Аля.   А я тут впервые.

Валентин.   Э-э-э… Алина, да? И что вас занесло в эти дикие края?

Валерия.   Девушка соскучилась по деревенским печкам.

Аля.   Я собираю материал для дипломной работы.

Валентин.   Действительно? Вы пишете о печках? Вы этнограф?

Аля.   Ну да – что-то в этом роде. (Смеются.) Я пишу об Андрее Батове.

Валерия.   Я так и знала!

 

Гром корыта. Спиной входит Ваня, волоча за комель заснеженную ёлку.

 

Ваня.   Раз-два-три, пионеры мы…

Голос деда Гагина (из сеней).   Да куды ж ты её в дом, Ваньша, мёрзлую? В сени её, в сени, пущай там отходит.

 

Не оглядываясь, Ваня выталкивает ёлку обратно в сени и выскакивает за ней следом. Хлопает дверь.

 

Валерия.   Боже – что это было? Кто они? Почему ёлка?!

Аля.   Это Ваня, а с ним дед Гагин. Они здесь живут, я же сказала.

Валерия.   И они?! Они что – тоже проездом?

Валентин.   Погоди, Валера, сядь. Ты только не волнуйся… я не хотел говорить тебе раньше…

 

Валерия вскакивает.

 

Валерия.   Что, Валя, что?! Что говорить?

Валентин.   Хм… тут посторонние.

Валерия.   Неважно.

Валентин (Валерии, отводя её в сторонку).   Андрей оставил дом им. Вернее – одному этому дурачку Ване.

Валерия (Валентину).   Но почему же ты раньше…

Валентин (Валерии).   Ты ведь не любишь чужих, ты бы ни за что сюда не поехала – я тебя знаю, Валера: в глушь, в чужой дом, да ещё к слабоумному. Вот я и скрыл         от тебя эту мелкую подробность. Тебе же этот дом совсем не нужен, верно?

Нас с тобой привело сюда другое… (Косится на Алю.)

Валерия.   Как ты мог, Валя? Затащить меня в эту трущобу, в чужой дом! Зачем ты мне врал?

Валентин (спокойно).   Валера, прошу тебя: мы не одни.

Валерия (Валентину).   Можешь не стесняться: девушке всё по барабану, она проездом.

 

Аля кивает.

Ваня приоткрывает дверь и тихонько подсматривает в щёлочку.

 

Валентин (Валерии).   Ну хорошо… Я не врал, я просто… просто умолчал                 о несущественных мелочах.

Валерия (Валентину).   В этом ты весь!

Валентин (Валерии).   Зато теперь ты здесь, сама всё видишь и не будешь больше терзать меня бесконечными вопросами. А себя – болезненными домыслами.

Валерия (Валентину).   Пожалуй… (Язвительно.) Ты, как всегда, на высоте: всё учёл, всё предвидел, ничего не упустил – всё схвачено. И мне, как обычно, возразить нечего. Сдаюсь. (Пауза.) Хотя я всё равно ничего, ничего не понимаю! Зачем он заставил нас тащиться сюда? Почему он оставил дом какому-то этому чужому Ване? И почему ты сказал – дурачку?

Валентин.   Он действительно умственно отсталый, круглый сирота. Андрей с ним сблизился, пока тут жил, потому и оставил ему дом. И завещал что-то вроде пенсии соседке – чтобы ухаживала за этим Ваней. Я вот с ней сейчас и говорил.

Аля.   Андрей Данилыч? Вот молодец!

Валерия.   Конечно, конечно, молодец! И все девушки рукоплещут, они в восторге! Но как же он ловко всё продумал… Оставил загадочный конверт, купил дом какому-то юродивому. Так всё красиво-благородно, просто находка для писательского имиджа…

Аля.   Причём здесь имидж? Об этом же никто не знал…

Валерия.   Ничего-ничего, девушка, скоро узнают. Пресса узнаёт всё! Гениально!

Аля.   Простите, но… но Андрей Данилыча больше нет. Какая теперь разница?

Валерия.   Какая? Теперь-то, наверно, никакой… но он успел словить кайф ещё при жизни, заранее, уверяю вас. Я его знаю, знаю! (Пауза.) Знала…

Валентин (Валерии).   Успокойся, Валера. Ничего он не покупал: ему этот дом остался по завещанию, от прежней владелицы.

Валерия (Валентину).   Значит, и ей он сумел задурить голову!

Валентин (Валерии).   Да ей было почти сто лет, и он, кстати, до самой смерти         за ней ухаживал. Потом, правда, приезжал какой-то племянник, за своей долей наследства… но Андрей сумел от него откупиться разумной суммой.

Валерия (громко и язвительно).   Как удобно быть богатым: туда сумма, сюда сумма. Прямо, всемогущий деревенский бог!

 

Гром корыта – все резко замолкают.

Ваня делает шаг внутрь - и застывает, следом на пороге появляется дед Гагин.

 

Ваня (говорит чётко, глядя перед собой).   Бог… Я раньше представлял, как Бог сидит на облаке и смотрит вниз. А небо над ним картонное, синее, в виде церковного свода и расписано звёздами, и они мерцают сусальной позолотой.

А потом я вырос, небо стало выше, и этот картон проломился, а за ним открылась бездна, которая испугала и взволновала меня. Сначала от неё кружилась голова, но я стал вглядываться глубже – и понял: эта Вселенная живая и я родом оттуда…

 

Аля роняет книгу. Пауза.

Все смотрят на Ваню в некотором оцепенении.

 

Ваня, шарики неси, на ёлочку вешай. Ваня умница!

(Сбрасывает тулупчик на руки Гагину и стремглав несётся в горницу.)

Дед Гагин (вслед).   Куда, куда, оглашенный?! Шары не перебей… умница. (Оглядывая присутствующих.) Ещё рано вешать, завтра их всех… вешать будем…

(Вешает Ванин тулупчик на гвоздь.)

Валерия.   Он что… всегда такие речи толкает?

Дед Гагин.   Быват, да… накатит на него. Память у него навроде цемента: что услышал, то и засело… конечно, если интересно ему. А иной раз долбишь-долбишь – всё так, без толку, простых вещей не осилит. (Валентину, похлопывая его по плечу.) Ну, здор`ово, Вальша, давно не видались!

Валентин.   Здравствуй, Гагин!

 

Тихо отворяется входная дверь и, придерживая корыто, в щель с любопытством заглядывает Татьяна.

 

Дед Гагин.   Зачастил ты к нам – и года не прошло, как снова тута. По какой же теперь надобе?

Валентин.   По наследственной. Надо все батовские дела привести в порядок. Бумаги, документы… (поглядывает на Валерию) и всё прочее.

Дед Гагин.   Душеприказчик Андрюхин, значицца… (Вздыхает.) Док`ументы – они да… они любого одолеют. Уж и нет человека, а док`ументы всё шустрят, всё его прожит`ым верховодят…

Валерия (язвительно).   Особенно, если человек сам для этого постарался.

Валентин.   Дело не только в документах, есть ещё и наследники. (Берёт за плечи Валерию, слегка поворачивает, лицом к деду.) Вот, привёз сюда Валерию Сергеевну, жену Андрея. Хочет сама посмотреть, как он жил тут у вас.

Дед Гагин (Валерии).   Вдова его, значицца? А чего раньше не бывала, Сергевна? Чего не простилась с Андрюхой?

Валерия (деду, резко).   Какая вам разница? (Пауза.) Теперь всё это неважно.

Валентин.   У Валерии Сергеевны не было такой возможности. Вы же его знали: он ей сам этого не позволил.

Дед Гагин.   Не хотел Андрюха… понимаю. Сбежал от жены – и ша!

Валерия (деду, с вызовом).   Да, сбежал. Да, бросил. Да, уехал. Вам от этого легче?

Татьяна (распахивая дверь, Валерии, с порога).   Да не слушайте вы его, дурака! (Деду.) Что к женщине как пиявка присосался, дурень старый? У неё и так в жизни горе. Эх, где вам, мужикам, нас понять… (Протягивает руку Валерии.) Татьяна я, соседка, напротив живу, давно уж сама без мужика осталась. А вы, значит, Валерия, да?

 

Валерия кивает.

В это время Ваня, ножка за ножку, очень осторожно спускается сверху с коробкой в руках, ставит коробку на пол и прячется за занавеской.

 

Да вы садитесь. (Подвигает Валерии табурет, сама садится напротив.) Андрея Данилыча лично знала и искренне вам сочувствую: хороший был человек, редкий. Хотя и с задвигами. Вот представьте – перед Таськой моей повадился калитку отворять: проходите, ей говорит, баронесса! А какая она баронесса? Она ж свинья, ей только того и надо.

Валерия (озадаченно).   В каком это смысле – свинья?

Татьяна.   Да в самом прямом: свинья как есть, с хвостом, с рылом. Мамка моя уж очень к ней привязана, вот и избаловала с самых поросяческих лет. Любит Таська                 по грядкам шариться: через дырищу в заборе втиснется в чужой огород, а как выходить – тут затор! Тут оне баре: торчит у калитки и дожидается, чтоб Данилыч ей калитку попридержал. Баронесса, надо же! (Со слезой.) И теперь ведь всё топчется, дурища, у калитки… пока хворостиной хорошенько не вразумишь…

Тоник (из-под коврика, глуховато).   Отдайте её в цирк, точно вам говорю.

 

Все вздрагивают, Ваня с любопытством выглядывает из-за занавески, Татьяна вскакивает с табуретки.

 

Дед Гагин.   Никак, домовой у нас шалит?

Валерия.   Что, ещё один жилец… проездом?

Аля.   Да это ж Тоник!

 

Тоник высовывается из-под коврика – и натыкается взглядом на Валерию.

 

Тоник (точно увидел привидение).   Вы… вы откуда тут?

Татьяна.   Да из города они, из города! На машине прикатили. (Наклоняясь                 к Тонику).   Что, Палыч, сомлел у печки? Сейчас я тебя чайком напою…

Валерия (Тонику, официально).   Будем знакомы, юноша: Валерия Сергеевна. А это Валентин, деловой поверенный.

Тоник (протирая глаза).   Очень... очень приятно.

Татьяна.   Сейчас, сейчас всем чайку горяченького, с мороза-то… сейчас и на стол соберём, Ваня мне поможет… (Озираясь.) Ой, а где Ваня мой?

 

Ваня осторожно выглядывает из-за занавески, но опять прячется.

Татьяна делает вид, что не заметила его.

 

Дед Гагин! Ты что, Ваню в лесу потерял?

 

Ваня ухмыляется, зажимая рот рукой.

 

Дед Гагин.   Чего – потерял? Ничего не потерял: вместе с Ваньшей и вернулись.

Татьяна.   Да где ж он тогда? (Начинает искать Ваню, заглядывая под стол и         по углам.) И тут его нет, и тут… и там… (Приподнимает занавеску.) Да вот же он! Нашёлся потеряшка! Я ищу – а вот он где. И никто не видит. А он вон где! (Щекочет Ваню, тот хохочет, уворачивается.) А он вон где! (Замечает на полу коробку.) А это что ж у тебя?

Ваня.   Ваня, шарики неси, на ёлочку вешай.

Дед Гагин.   Рано ещё, говорю.

Тоник (сонно).   Рано ещё – на ёлку. До Нового года ждать надо.

Татьяна.   Завтра, Ваня, завтра: завтра ёлка, завтра шарики. А сейчас – чай пить. (Отбирает коробку.) Иди, ставь чашки.

 

Татьяна выталкивает Ваню к гостям и задвигает коробку под кровать.

Накрывают на стол, Ваня достаёт с полки чашки, Аля помогает.

 

Ваня.   Чашка раз. Чашка два. Чашка три. Ваня умница!

Аля.   Ещё чашку, Ваня. И ещё. И ещё эту. И вон ту давай, с золотой полосочкой!

Тоник (Але, сонно).   Ал, тебе нужно работать в детском саду. А ещё лучше – в дурдоме, у тебя к этому призвание.

Аля.   Заткнись, Тоник!

Тоник (важно).   У меня человеческое имя – Антон Палыч.

Татьяна.   Двигай, Палыч, к столу. И все садитесь, у нас запросто!

 

Все рассаживаются.

 

Кушайте, пожалуйста, чем бог послал – вот хлеб, огурчики, вот сметанка свежая. Вареньице домашнее, земляничное, летом пахнет. А буженинки такой нигде не сыщете, ни в одном магазине – у меня хитрый способ свой, сама делаю.

Тоник.   Из той свиньи?

Татьяна.   Ну ты что, Палыч, ты что? Не из Таськи, нет. Свиней-то у нас хватает.

Дед Гагин.   Ты, Таньша, того… люди с холоду, тут одним чаем не отогреешься. Опять же, надо и за встречу. Ну давай, давай, не жмись!

 

Татьяна достаёт с полки всё ту же бутыль и стопки.

 

Во! (Наливает всем, кроме Вани.) Ну, со свиданьицем, что ли!

Валентин.   Спасибо, я не буду, я за рулём.

 

Дед и Татьяна выпивают, Валерия не притрагивается к стопке, а Аля пытается отнять стопку у Тоника, но он успевает выпить.

 

Аля (шёпотом).   Куда, куда! Тебе уже хватит. (Забирает его пустую стопку.)

Тоник (шёпотом).   Не хватит!

Дед Гагин.   Ну, по второй, что ли?

 

Татьяна тоже мотает головой, дед наливает себе и выпивает, Тоник залпом пьёт из нетронутой Алиной стопки.

 

Валентин (пьёт чай).   Славный чай, с дымком! Давно не пил такого.

Дед Гагин.   Вот и Андрюха любил с дымком. И самовар любил топить, очень уважал это занятие.

Валерия.   Андрей? Самовар?! Не представляю.

Аля.   Отчего же?

Валерия.   Андрей белоручкой был и обожал комфорт: горячая ванна с пеной, тёплые полы, кондиционер, тонкие льняные простыни.

Татьяна.   Льняные – они в жару хорошо, ага: прохладно на них спать. Знаете, Андрей Данилычу всегда очень нравилось, как у нас стираное бельё пахнет – воздухом, говорил, оно пахнет… и рекой.

Валерия.   Не представляю его тут, в таких… хм… простых условиях.

Татьяна.   А ничё – справлялся. И водичку с колодца таскал потихоньку, и                 с дровишками всё у него ладилось. Да и удобства, знаете, тут почти на улице: там дверка в сенях, может надо кому?

Валерия.   Просто чудеса! Однажды мы не пошли с ним в театр только из-за того, что на улице шёл дождь. Ему, видите ли, не хотелось тащиться по сырости, под зонтом.

Аля.   Всё о человеке знать нельзя…

Валентин.   Согласен.

Дед Гагин.   Да, точняк – Андрюха сырую погоду не жаловал. Очень уж у него ломило от сырости…

Валерия.   Что ломило?

Татьяна.   Что-что… да ногу ж его больную.

Валерия.   У него болела нога?

Татьяна.   А вы не знали?

Валерия.   Конечно, нет! Что было с ногой?

Татьяна.   Что-что? Оно самое… ох, не приведи господи…

Аля.   Онкология.

Валерия (Але).   Онкология? У него?! А вы откуда знаете? (Валентину, растерянно.) Я ничего не понимаю, Валя: все тут в курсе, а я ничего, ничего… Сказали же – река, несчастный случай… как будто. Ты что… и ты… Ты тоже знал?

Валентин.   Да, Валера. Я знал, прости.

Валерия (Валентину).   Давно?

Валентин (Валерии).   Давно. Больше пяти лет. Это началось ещё в Москве.

Валерия.   Ещё до его бегства? Но почему, почему он ничего не сказал мне? (Валентину).   И ты, и даже ты… (Повышая голос.) Почему ты ничего мне не говорил?

Валентин.   Валера, Валера, успокойся. Мы же не одни: я всё тебе объясню. Позже.

Валерия (Валентину).   Нет – сейчас! Объясняй сейчас! По-видимому, все здесь и так знают гораздо больше меня.

Валентин (Валерии).   Хорошо, Валера, раз ты настаиваешь… Это было его решение, я ничего не мог поделать.

Валерия (Валентину).   А ничего и не надо было делать – надо было просто всё рассказать мне. Мне, его жене, между прочим. И твоему другу.

Валентин (Валерии).   Ты не понимаешь. Он поставил мне жёсткое условие: ты ничего не должна знать… или он угрожал расторгнуть наш с ним договор.

Татьяна.   Надо же, какие страсти! Как в телевизоре…

Валерия (Валентину).   Так ты… так ты это из-за денег, Валентин? Ты что, испугался потерять эту свою… дойную корову?

Валентин.   Причём здесь корова? Валера, ну зачем ты так? Мы дружили с Андреем целую пропасть лет, я в первую очередь думал только о нём. Без меня в этой глуши он бы лишился всего – и связи с Москвой, и связей с редакциями. Все эти годы я был его порученцем, его курьером, его представителем. Да без меня он бы просто остался без средств!

Валерия (Валентину).   И ты тоже… ты тоже остался бы… Носопырьев.

Валентин (Валерии).   Зачем ты опять? Ну хорошо, хорошо! Раз тебе так хочется это услышать – да, я думал и о себе тоже. Не понимаю, что в этом плохого? Я честно работаю и зарабатываю свой хлеб буквально в поте лица. Что вы вообще все понимаете, писатели, вам бы только книжки свои строчить… (Пауза.) Ну хорошо, ну вот я сказал бы тебе, Валера – и что? Ты примчалась бы сюда, был бы скандал, он выгнал бы меня и – ты уж прости за прямоту – и тебя тоже. А потом всё равно уехал бы, затерялся в этих диких родных просторах, в этих дебрях непролазных, неустроенных – один, без помощи, без денег. Просто пропал бы… Кому от этого было бы хорошо? Ну вот скажи – кому?

Дед Гагин (восхищённо).   Ух, умён же ты, Вальша! На кривой кобыле не объедешь. (Наливает всем и выпивает ещё стопочку.)

Валентин.   Всем нельзя жить одними эмоциями. Кто-то должен взять на себя труд думать за всех профессионально.

Валерия (Валентину).   Да, это ты, по-видимому, умеешь лучше всех. За тебя, Носопырьев, наш профессиональный мыслитель! (Берёт со стола свою полную стопку, выпивает до дна, замолкает.)

Дед Гагин (восхищённо).   Молодец, Сергевна, так её! Вот это дело. (Подливает ей ещё.)

Татьяна (Валерии, заботливо).   Что, крепкая? Сама делаю… а вы мясцом, мясцом закусывайте… (Протягивает Валерии кусок буженины с хлебом.)

Валерия (жуёт, смотрит в окно).   А тут красиво…

Татьяна.   Да, места редкие у нас, туристов нету, никто и не гадит. Да вы летом, летом приезжайте – тут и купанье, и земляника такая душистая! А уж соловьи…

 

Слышен свист.

 

Валерия.   Соловьи?

Татьяна.   Да нет – это мамка моя! (Вскакивает, убегает.)

Тоник.   Не бойтесь, это не милиция – это соседская бабушка так свистит.

Валерия.   Интересный способ общения. (Озирается.) И где же тут Андрей жил?

Дед Гагин. Там наверху, в чердачной каморке. Бабка Морковна её горницей величала.

Валерия.   Можно посмотреть?

Дед Гагин. Пошли, Сергевна, сопровожу тебя в евоны хоромы.

 

Дед Гагин и Валерия уходят наверх. Ваня увязывается за ними, но остаётся               за занавеской: он замечает под кроватью угол коробки, вытаскивает её и раскладывает на одеяле ёлочные шарики.

 

Тоник.   Что-то башка трещит… жарища, душно тут.

Аля (Тонику).   Пить надо было меньше натощак. Иди-ка, продышись.

Тоник.   Не, Ал – там холодно…

Аля.   То тебе мороз, то тебе жарко.

Тоник.   Может, лучше таблетку от башки дашь?

Аля (Тонику).   На улицу иди, говорю, нечего колёсами травиться. Не поможет воздух – дам и таблетку.

 

Тоник натягивает куртку и неохотно выходит, оглядываясь.

 

(Валентину.) Ну вот, мы одни. Я же вижу, тебе не терпится объясниться…

Валентин.   Что ты тут делаешь, Алик?

Аля.   А ты, Валик?

Валентин.   Я же просил! Никогда не зови меня так.

Аля.   И я, кстати, о том же просила. Ладно, ерунда, проехали.

Валентин.   Зачем ты здесь… Аля?

Аля.   Ну… я приехала увидеть всё своими глазами. Ты же знаешь о моём дипломе.

Валентин.   А немного подождать ты не могла? Ты же дала мне честное слово, ты клялась, ты обещала!

Аля.   Да, я обещала – не приезжать сюда, пока всё не уляжется. (С невинным лицом.) Но я думала – всё уже улеглось. Разве нет?

Валентин.   Не хитри! Не хитри со мной, Алина. Ты умная, ты знала про этот конверт. И что день рождения Андрея именно завтра – завтра, а не вчера! Ну конечно, какой же я идиот, какой идиот… тебе только этого и надо было… Ты же меня просто использовала! Господи, теперь у меня открылись глаза… ты, как шпионка, вытягивала из меня информацию! Все эти разговоры об Андрее, все эти невинные, как бы случайные расспросы…

Аля.   Ты же мог не отвечать, милый. Но ты отвечал.

Валентин.   Так ты всё продумала заранее?! – молодец! А я-то … я мог бы догадаться… Юная красивая студентка… нечаянная встреча в редакции… Ты следила за мной? Следила, говори?

Аля.   Ну да… вначале немножко следила. Не понимаю, что в этом плохого? Я бы на твоём месте гордилась, что девушки бегают по пятам и проявляют к тебе такой жгучий интерес!

Валентин.   Ко мне? Если бы ко мне… но тебе ведь нужно другое… твой жалкий диплом. Врунья, Мата Хари недоученная! Что ты тут разнюхиваешь, говори?

Аля.   Боже, какой тон! Раньше ты был нежнее, Валя… (Ластится к нему.)

Валентин.   Прекрати… перестань, Аля, что ты делаешь… нет… сюда могут войти. Не надо, нет!

Аля.   Как же ты испугался! (Смеётся.) Ты боишься, что увидит она, твоя недосягаемая Валерия? Ой-ой, какое испуганное лицо! Да, я всё знаю о твоей возвышенной любви…

Валентин.   Что ты болтаешь? Тише, не смей…

Аля (с иронией).   Такая любовь… с большой буквы «Лы». Святая, безграничная любовь…

 

Слышен звон разбитого стекла – Ваня роняет шарик и поднимает голову.

Валерия показывается наверху лестницы.

 

Ваня (чётко).   Любовь… она перехватывает горло, и ты не можешь дышать, ты больше не можешь дышать в одиночку – тебе обязательно нужно знать, что кто-то дышит с тобой одной грудью, одним воздухом. Но вместе дышать не получается, потому что наша жизнь разлита по раздельным сосудам, и ей не смешаться никогда… (Пауза.)

Аля.   Боже… это опять он, Ваня…

Валентин.   Что творится в башке у этого слабоумного?

Аля.   Знаешь, мне начинает казаться, что он поумнее некоторых… (Отдёргивает занавеску, замечает вверху Валерию. Ване.) Ваня, что ты сейчас говорил? Ты это откуда знаешь?

 

Наверху показывается дед Гагин, Ваня пугается и тихо плачет.

 

Ваня, не плачь… что случилось?

Ваня.   Ваня, шарики не бей! Дедка, не ругайся… (Плачет громче.)

Аля (гладит его по голове).   Ничего, не плачь – дедушка не будет ругаться, ты же нечаянно. А я куплю тебе новый шарик. Даже два куплю или три – раз, два, три! (загибает Ванины пальцы) – красивые, с картинками.

Ваня (успокаиваясь).   Наш Ваня любит с картинками. Ваня умница!

Дед Гагин (Ване).   Пол мети, умница, пока ноги в кровь не изрезал.

 

Ваня идёт за веником, подметает осколки.

Валерия спускается вниз, за ней Гагин.

 

Дед Гагин (строго).   Прибери шары, Ваньша, пока все не переколотил. Спать тебе пора.

Ваня.   Ваня хочет спать…

 

Ваня с Алей убирают шарики в коробку, задвигают её под кровать.

Ваня ложится под одеяло, Аля уходит.

 

Дед Гагин (Валентину).   А вы как же, Вальша? Тут заночуете? Можно в Люшином доме, там с утра топлено.

 

Валентин вопросительно смотрит на Валерию.

 

Валерия .   Нет уж, спасибо – у меня и так голова кр`угом. Тут и без нас целая толпа… проездом.

Валентин (подавая Валерии пальто).   Мы в город, в гостиницу. Ждите нас завтра, в час соберёмся тут все.

 

Валерия и Валентин уходят.

Гром корыта. С улицы возвращается бледный Тоник.

 

Аля.   Что с тобой?

Тоник.   Тошнит… башка раскалывается…

Дед Гагин.   Совсем развезло парня, того и гляди вывернет. Уложи его там, возле Вани, на топчан`е. Да ведро ему подставь, чтоб весь дом не уделал. Там есть ведёрко в сенях ржавое.

Аля.   А вы как же?

Дед Гагин.   А я тут сплю, лучшей лежанки во всей деревне нету.

Аля.   А мне можно наверху лечь? В той… в горнице?

Дед Гагин.   Ложись, Альша, если призраков не боишься. Там с Андрюхиной смерти никто не ночевал. Да он и сам вовсе не там помер…

Аля.   Спасибо!

 

Аля приносит ведро, уводит и укладывает Тоника, возвращается к деду.

 

Скажите, а вот Андрей Данилыч… вы говорили, он писал тут что-то.

Дед Гагин.   Ну да… он тут всё время то писал, то что... Смотришь – глаза                 в горизонт уставлены, значит, опять витает где-нить… (Залезает на печь.) Бабка Морковна сказывала про таких «сновидцы». То есть, вроде как сон наяву зрят.

Аля.   Как хорошо она говорила…

Дед Гагин.   А чего хорошего? Пока так витаешь, жизнь боком шпарит, безнадзорно. А за ней, шалавой, глаз да глаз нужон, чтоб `на сторону не свинтила. Данилыч вот за своей и не доглядел.

Аля.   А разве он мог? Ну… изменить хоть что-то?

Дед Гагин.   Человек всё могёт, Альша, только лень ему да неохота. Вот чтоб пришёл кто да всё за него сделал – это пожалста. Чтоб было потом, кого именно         за всё ругать. А никто ж не идёт, кому охота подставляться – вот и ноет народ, прямо, как наш Ваньша: сам шарик разбил – сам и ноет по ём.

Аля.   Скажите… а зачем вы в лес за ёлкой ходили?

Дед Гагин.   Это для завтречка, для Андрюхиного праздника обрядим.

Аля.   Так ведь завтра же не Новый год?

Дед Гагин.   Это Андрюха удумал: каждый новый год со своего день рожденья отсчитывать. Как заболел, так сказал, что нету у него ныне общего со всеми времени. И то верно: что общее – то ничьё. Сам своё время он лично и отсчитывал, годок за годком. С такой болячкой поди знай, что тебе ещё отмеряно. Да и без болячки почём угадаешь, когда сыграешь в жмурики, а? То-то, Альша.

Аля.   У вас такая работа… я бы не смогла. Не страшно вам там, с мёртвыми?

Дед Гагин.   Не, чего их бояться? Это с живыми страшно, а с мёртвяками всё ясно уже, больше сделанного не нагадят. (Смеётся меленько.) Лежат себе, тихие, смиренные. Вот и Ваньша любит их, беру его частенько помогать: он и обмоет, и обрядит так ласково. Говорит «из них ум ушёл». И ещё – «печка погасла»: он думает, что внутри у человека печка топится, оттого он и тёплый, пока жив. (Улыбается.)

Аля.   Смешной! А Ваня давно на почте работает?

Дед Гагин.   Да уж годка три. Получает от здешней почтальонши свою трудовую копеечку. Почтальонша – та в годах, хворая, ей до пенсии дотянуть бы. А Ваньша дурной, но выносливый: когда надо, пешком весь день оттопает, всем по округе всё раздаст. Да тут кроме нашего хуторка, считай, одна деревенька. Ещё любит Ваньша ящики для посылок мастерить, коробки. Думает, все в них друг дружке подарки шлют. И когда мы с ним мёртвяков в гробы укладываем, он тоже радуется, говорит, что это подарки… навроде кукол, что ли, не знаю...

Аля (с ужасом).   Кому… кому такие подарки?

Дед Гагин.   А кто его знает, что у него в башке? Его и спроси. Хотя, знаю, Андрюха уже об этом его пытал…

Аля.   И что он ответил?

Дед Гагин.   Не знаю. Знает только Андрюха, а его уж и не спросишь…

Аля.   Скажите, а где его записи… ну, Андрея Данилыча? Ведь вы говорили…         а наверху ничего нет.

Дед Гагин.   Не знаю, не видал бумаг. Он как помер – нашли ж его только на третий день. Таньша позвонила, Вальша прикатил с милицейскими, он тут всем и верховодил. Может, сам всё тогда и повывез? (Зевает.) Вальша всё знает, Вальшу спроси, ты ж с ним знакомая.

Аля.   Откуда вы знаете, что знакомая?

Дед Гагин.   Меня, милая, не обманешь. За версту видать… (Засыпает.)

 

Аля тихо поднимается в горницу, берёт со стола книгу, ложится.

 

Аля (тихо читает).   «…как трудно сказать «Я люблю тебя». Когда любишь человека – носишь его в себе, как в скорлупе, говоришь с ним, думаешь о нём или       не думаешь – но внутри тебя он живёт, меняется, потихоньку становится другим. Он становится нестерпимо прекрасным у тебя внутри – и хочет заменить собой настоящего. Он рвётся на свободу… на свободу…» (Закрывает глаза.)

 

Внизу Ваня ворочается.

 

Ваня (еле слышно бормочет во сне).   Свободу обретаешь, когда перестаёшь оглядываться на себя. Моя тюрьма – это я… Ваня, шарики не бей…

 

 

 

 

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Картина 1.   УТРО.

Там же. У стены, рядом с занавеской, стоит ёлка.

Т а т ь я н а   печёт пироги,   Д е д   и   В а н я   занимаются ёлкой.

Входит   Л ю ш а.

 

Татьяна.   Ну что там? Порядок?

Люша.   Порядок.

Дед Гагин (ворчливо).   Могла и не бегать из дому в дом, не досматривать: говорил же тебе, что вчера ещё протопил и постели прогрел.

Татьяна (Гагину).   Да соскучилась она по родным стенам, будто не понимаешь, Гагин? (Люше.) Сядь, Люша, протяни ноги. Всё у нас порядком: и за домом следим, и за огородом. Мальцов Никифоровских я гоняю, а то повадились ваши яблони трясти, будто своих нету. Морда у них треснет, нечего. А яблоки я лучше в дело пущу. (Похлопывает по бутыли с самогоном.)

Ваня.   Люша, на яблоко! (Протягивает Люше красный ёлочный шарик.) Люша хорошая. (Трётся щекой о её плечо.)

Люша.   Ваня умница… (Гладит его по голове. Татьяне.) И надолго они сюда?

Татьяна.   Да кто ж их знает. Дед говорит: у них конверт какой-то от Андрея Данилыча.

Люша (удивлённо).   Письмо? От Андрея?

Дед Гагин.   Да какое письмо... Бумагу он отписал.

Татьяна.   Завещание?

Дед Гагин.   Да не: завещание его уже все тут видали. Это, ну… вроде как последняя воля. Только огласить её Андрюха велел через год – сегодня, в час пополудни. (Смотрит на часы.) Скоро уже.

Татьяна.   Зачем это?

Люша.   Странно…

Дед Гагин.   А то Андрюху не знаете? Любил он шары в мир закатывать…

Ваня.   У Вани шарик.

 

Из-за занавески выползает бледный, взъерошенный   Т о н и к .

 

Татьяна (Тонику).   Ну ты даёшь, Палыч – бледный-то! Чисто семафор: то синий, то белый явишься. Краше в гроб кладут.

Дед Гагин.   Да не, ничего – в самый раз сгодится.

Тоник (Гагину).   Вам виднее… э-э-э… дедушка… а как мне вас лучше звать?

Дед Гагин.   Гагин, как же ещё.

Люша.   Дед по имени не любит.

Тоник (Люше).   Ой, здравствуйте… а мы с вами вчера не виделись, не? Простите, я не помню ничего… я вчера так перебрал… позор просто.

Люша (с улыбкой).   Нет, не виделись.

Тоник.   Это хорошо. Давайте знакомиться.

Татьяна. Это Антон Палыч, он из Москвы. А это Люша наша, она Ване тётка. (Идёт к печке, вынимает противень с пирогами, Люша ей помогает перекладывать пироги на блюдо.)

Тоник.   Люша? А как же полным именем?

Люша (с улыбкой).   Не надо полным именем.

Дед Гагин.   А полным именем она будет – Любовь…

 

Ваня роняет шарик, но дед подхватывает его на лету и сразу вешает на ёлку.

 

Ваня (бормочет).   Любовь взрывает сердце, отчаявшееся полюбить… Любовь взрывает сердце, отчаявшееся полюбить… (Бросается к столу.) Ваня хочет пирожок!

Татьяна. Тише, оглашенный! Они ж горячие, с пылу с жару.

Люша (с улыбкой).   Не обожгись, Ваня – дуй.

 

Ваня дует на пирожок, перебрасывая его с руки на руку.

 

Дед Гагин.   Вальша сказал – всем быть вовремя. (Грозит Ване пальцем.) Смотри, дождёшься у меня, егоза! Всё тут переколотишь! (Уходит.)

 

Сверху тихо спускается   А л я .

Люша вздрагивает, услышав скрип ступенек.

 

Кто… кто там, на лестнице?

Татьяна. Это Аля, я ж тебе говорила.

Аля (входя).   Это я. Всем доброе утро. (Люше.) Вы наверно Ванина тётя, да? Люда, верно? (Протягивает ей руку для пожатия.)

Люша (не пожимая руки).   Неверно. Любой зовите.

 

Накидывает пальто, быстро хватает ведро и выходит.

 

Аля (почти про себя).   Кажется, я ей не понравилась…

Тоник.   Всем нравиться невозможно, Ал. Ты не знала? (Пауза.) Ты где спала?

 

Аля молча указывает наверх.

Слышен свист на улице.

 

Татьяна (снимая фартук).   Ну вот, теперь к мамке побегу. Вы пирогами-то угощайтесь! (Уходит.)

Аля.   Интересно, на кого же она учится…

Тоник.   Татьяна? На свиную дрессировщицу.

Аля.   Да не Татьяна – Люба эта.

Тоник.   Без понятия. (Кивает на Ваню.) Может, у него спросишь?

Аля (Ване).   Ваня, Люба где учится?

 

Молчание.

 

Тоник.   Пролёт, Ал – неверный пароль: он её не Любой, а Люшей зовёт.

Аля (Ване).   Ваня, где учится Люша?

Ваня.   Люша любит коровок. Муу!

Тоник.   На доярку, значит…

Ваня.   Люша коровок лечит.

Аля.   Поняла – на ветеринара.

Ваня.   У коровок молочко, у коровок творожок. (Протягивает Але ватрушку.)

Аля.   У-у-у, какая ватрушка! (Берёт ватрушку и обжигается.) Ой!

Ваня.   Осторожно, горячо! Дуй, Ваня! (Протягивает пирожок Тонику.)

Тоник (кривясь).   Не, спасибо… не надо мне ничё…

Аля (Тонику).   Пить надо меньше!

Тоник (садясь).   А что тут ещё и делать, в этом кошмаре…

Ваня.   Ваня делает коробочки. (Убегает за занавеску.)

 

Аля идёт к умывальнику.

 

Аля.   Иди сюда, умойся, легче будет! Сто лет колодезной водой не умывалась… (Осматривает ёлку.) Настоящая, смолой пахнет… А у нас теперь искусственная. Иногда и убирать лень: стоит до самой весны, пылится…

Тоник.   Здесь всё настоящее, Ал… потому и страшно.

Аля.   Ничего не страшно. Умойся, кому сказала!

 

Тоник неохотно ползёт к умывальнику, брезгливо плещется и отскакивает.

 

Тоник.   Я… ой… я… (Вылетает за дверь.)

Аля.   Похмельный синдром в чистом виде. (Пауза.) Как хорошо, никого… только я и ёлка. (Прохаживается, жуёт ватрушку, смотрит в окно.) И в окошке один снег, одно небо…

 

Возвратившийся Ваня роняет из рук коробочку.

 

Ваня (чётко).   Одно небо – это реальность. Деревья растут и падают, умирают люди, сохнут реки, острова погружаются в океаны – и вся планета когда-нибудь остынет и рассыплется в прах. И небо примет, разнесёт в своей бесконечности обезличенные атомы, бывшие когда-то нами, слепит из них другую реальность.

И так же, как я сейчас, некто неведомый будет вглядываться потом в небо нового мира… (Замолкает и глядит в одну точку.)

Аля.   Ваня… ты это откуда знаешь?

Ваня (трясёт головой).   Ваня коробочку принёс! (Озирается, видит на полу уроненную коробку, поднимает.) Ваня умница! (Кладёт в коробку пирожки.)

Раз… два… три… три…

 

Третий пирожок в коробочку не влезает.

Ваня долго пытается его втиснуть, потом съедает.

 

Аля.   Ты такая умница, да…

Ваня (доставая с полки бумагу и карандаши).   Ваня будет рисовать! (Протягивает карандаш Але.) Аля будет рисовать.

Аля.   А что рисовать?

Ваня.   Ваня хочет ёлку.

 

Рисуют. Под окном слышны голоса. Открывается дверь.

В сенях Люша придерживает корыто, пропуская вперёд   В а л е н т и н а   с ведром воды и   В а л е р и ю ;   входит следом.

 

Люша (Валентину).   Сюда ставьте!

 

Валентин ставит ведро возле умывальника.

 

Не облились, Валентин?

Валентин.   Нет, ничего. Отвык от такой работы.

Люша.   Для нас это будни. Да вы располагайтесь.

Валентин (тянет носом).   Ёлка! Пироги! Божественный запах!

 

Гости раздеваются. Валерия подходит к ёлке.

 

Валерия (тихо).   Правда, ёлка… Дед не шутил.

Люша (Валентину).   У вас действительно есть бумага от Андрея?

Валентин.   Да. Я её получил письмом… уже после его смерти.

Люша.   Странно… он ничего не говорил о таком письме.

Валерия (Люше).   А разве он должен был вам сказать? Вы с ним… вы с ним были настолько близки?

 

Люша молча смотрит на неё, на Валентина – потом выходит.

 

Странная особа…

Валентин.   Но и ты тоже, Валера! Мы только что познакомились, заговорили –         и ты бомбить её в лоб такими неловкими вопросами! (Замечает Алю.) Здравствуйте… Алина.

Аля.   Здравствуйте, Валентин.

Валерия (Але).   Вы всё ещё здесь… проездом. А вам не кажется, что проезд затянулся? У нас тут чисто семейная ситуация, точнее сказать – для очень узкого круга.

Аля.   Но я… я думала здесь подождать. Поезд только вечером.

Валерия (Але).   Можете подождать в городке. Валентин быстро вас отвезёт, ему нетрудно. Там в гостинице вполне сносные номера.

Валентин.   Да, пожалуй… (смотрит на часы) как раз успею обернуться в оба конца.

Аля (Валерии).   Вы не слишком гостеприимны. Впрочем, Валерия, вы ведь здесь и не хозяйка? А хозяева меня пока не гнали. (Ване.) Ваня, хочет, чтобы Аля ушла?

Ваня.   Аля хорошая! Аля, рисуй ёлку.

Аля.   Вот видите!

Валерия.   Вы нахальная девушка… (Садится возле стола.) Ваня этот не в счёт. Думаю, стоит спросить остальных, взрослых.

Аля.   Я вам так сильно мешаю? Вы же знаете, я пишу о вашем муже, мне всё о нём интересно.

Валерия.   Именно это мне и не нравится. (Валентину.) Слушай, а мы не можем прочесть эту бумагу где-нибудь… наедине?

Валентин.   Он оставил чёткие указания: бумага должна быть оглашена сегодня,       в этом доме, ровно в час дня.

Валерия.   Но он же не узнает.

Аля.   Фу! Как не стыдно…

Валерия (игнорируя её).   Но ведь только для узкого круга лиц? Без посторонних?

Валентин.   Он вообще не упоминал никакого круга: только время и место.

Аля (торжествующе).   Вот видите! Это судьба, что я случайно оказалась здесь именно теперь. А к знакам судьбы писатель Батов, насколько я знаю, относился серьёзно.

 

Валерия сердито встаёт и уходит за занавеску, садится на лесенке.

Валентин следует за ней, они разговаривают шёпотом.

 

Валерия (негромко, но резко).   Я не хочу, чтобы она здесь была!

Валентин.   Тише, Валера. Я попробую с ней договориться.

Валерия.   А остальные? Может быть, ты договоришься со всеми? Ведь есть же         у них ещё один дом, пусть бы там и посидели полчасика: раз тебе так важно соблюсти ритуал, ты быстро прочтёшь бумагу здесь – и мы сразу уедем. Заплати им, сколько надо, я денег дам.

Валентин.   Это неудобно, Валера. Мы ведь не знаем, как тут без нас жил Андрей…

Валерия.   Не понимаю…

Валентин.   …возможно, эта бумага их тоже касается.

Валерия.   Скажите, какие мы вдруг стали деликатные! Ерунда, вышлешь им копию.

Валентин.   Деликатность тут ни при чём, ты плохо разбираешься в таких делах. Если бумага их тоже касается – я должен сразу видеть реакцию каждого и вовремя принять меры, потом может быть поздно.

Валерия.   Поздно? Что – поздно, не понимаю? Андрей умер, дом достался дураку, мне завещаны эти чёртовы книги – что нам с ними ещё делить?

Валентин.   Ты же знаешь, я говорил: он перед смертью писал новую книгу.

Валерия.   Но ты уже искал: никакой такой книги нет!

Валентин.   То-то и оно, Валера, то-то и оно! Я ничего не нашёл, но подозреваю, что книга всё-таки есть – и письмо именно о ней. Мы должны быть готовы к любой ситуации. Теперь его новая книга – это сенсация, просто бомба! Читатели будут рвать её из рук, как горячие пирожки – а заодно и все остальные книги.

Валерия.   Горячие пирожки… боже, какая пошлость…

Валентин.   Не пошлость, а разумный подход. Мы ещё живы, Валера – и завтра умирать не собираемся. Глупо отказываться от целого состояния. Потерпи немного, это всё быстро кончится.

Валерия.   Тогда прочти мне эту бумагу прямо сейчас, быстро, чтобы я успела всё обдумать.

Валентин.   Не могу. Видишь, на пакете сургуч? Это личная печать Андрея, я должен взломать её публично. Извини, но это уже вопрос профессиональной этики.

Валерия.   Ханжа. Лицемер.

Валентин.   Педант.

 

Сидят молча.

Гром корыта. Внизу открывается дверь и входит Тоник.

 

Валерия (прислушиваясь).   Иди-иди, поговори с этой назойливой девицей. Уведи её отсюда.

 

Валентин выходит из-за занавески.

 

Тоник (Валентину, удивлённо).   А вот и вы! Вы что, тоже здесь ночевали? (Але.) Ал, вы что… вы ночевали там вместе?

Валентин (усмехаясь).   Не ревнуйте, юноша: мы с Валерией Сергеевной только что приехали из гостиницы. (Але.) Э-э-э… Алина… можно вас, буквально на два слова?

Аля.   Ну да. Тоник, иди, иди отсюда.

Тоник.   Ага, опять больного на мороз!

Аля.   Пить надо меньше, больной.

Валентин (Але).   Нет, здесь говорить нам будет неудобно. Давайте-ка выйдем – утро чудесное, заодно и воздухом подышите.

 

Аля молча натягивает куртку, Валентин берёт с вешалки пальто – выходят.

Тоник провожает их настороженным взглядом, потом его внимание переключается на рисующего Ваню. Входит Валерия.

 

Тоник.   Валерия Сергеевна!

Валерия.   Тише, малыш! Мы одни?

 

Тоник молча указывает на рисующего Ваню.

 

Он не в счёт, конечно.

 

Валерия хватает Тоника за руку и тащит за занавеску.

 

Тоник.   Валерия Сергеевна, я вам так жутко рад!

Валерия.   Антон, что вы здесь делаете с этой наглой девицей?

Тоник.   Ну… это неважно.

Валерия.   Для меня всё важно: что ей нужно? Она, правда, пишет о моём муже?

Тоник.   А кто ваш муж?

Валерия.   Как – кто? Андрей. Андрей Батов. Ты разве не знал?

Тоник.   Нет. Конечно же – нет! Я не знал… мне раньше и в голову не приходило, что это вы его… его…

Валерия.   Та-а-ак, малыш… выходит, и тебе близка эта тема. И ты тоже что-то         не договариваешь. Какие у тебя отношения с этой Алиной?

Тоник.   Мы… мы просто друзья, мы учимся вместе.

Валерия.   Конечно, я так и думала.

Тоник.   Она ничего для меня не значит, поверьте!

Валерия.   Ну конечно, я верю, верю… Только увези её отсюда быстренько.

Тоник.   Вы её не знаете. Она ни за что не уедет, пока… (Запинается.)

Валерия.   …пока не будет оглашена бумага, верно? Я догадывалась, я с самого начала подозревала… Никому, никому нельзя доверять!

Тоник.   Мне можно! Я же вас, я вас… (Целует ей руки.)

Валерия.   Можно, говоришь? Не знаю, малыш…

Тоник.   Хотите, я выкраду для вас эту бумагу?

Валерия.   Это было бы прекрасно. Впрочем – поздно. Боюсь, тебе не успеть.

 

Гром корыта.

Возвращаются Аля и Валентин.

 

Аля.   Нет. Я сказала – нет. И кончено.

 

Валерия выходит из-за занавески и испепеляет Валентина взглядом.

Следом выходит Тоник – и Аля смотрит на него с подозрением.

Гром корыта. Появляются Люша и дед Гагин.

 

Дед Гагин.   Ну, все что ли сползлись? (Натыкается взглядом на Ваню.) Иди-ка, Ваньша, поиграй в Андрюхиной горнице.

Ваня.   Ваня ёлку рисовал! (Показывает рисунок.)

Дед Гагин.   Вот в горницу и отнеси.

 

Ваня поднимается наверх.

 

Валентин.   Пора. Прошу всех садиться.

 

Все рассаживаются, Валентин в центре.

Чуть приоткрывается дверь, и Татьяна из сеней тихонько слушает.

 

Это письмо было получено мной после смерти Андрея Батова, с указанием вскрыть и огласить его здесь, в этом доме – в этот день и в это самое время. Вот на конверте личная печать Андрея. (Демонстрирует всем печать, эффектно взламывает, вскрывает конверт, достаёт бумагу – все смотрят на неё.)

Валерия.   Да не томи, читай же!

Валентин (читает). «Сегодня я закончил свою последнюю книгу…»

Валерия.   Господи…

Аля.   Так книга есть!

Валентин.   «…Я оставил её вам и сам обрёк на уничтожение. Бог. Небо. Любовь. Слово. Вера…» И дата – написано годом раньше, день в день.

Валерия.   А дальше?

Валентин.   Это всё.

Валерия.   Как – всё?

Аля.   Как?!

Валентин.   Всё.

Аля.   И где же книга?

Валерия.   Девушка, вас это касается меньше всех. (Валентину.) Да, где книга, где сама рукопись?

Валентин.   У меня её нет. (Вертит бумагу.) И он не оставил указаний.

Тоник.   Может быть, это тайнопись? Знаете, есть спецом такие чернила. Или нужно подержать над свечкой, как делали в тюрьме Ленин с Троцким?

Валерия.   Какая глупость! Не сошёл же он с ума… Не знаю, не понимаю… Детские игры в шпионов.

Тоник.   А почему вы ищете рукопись? У него что, компа своего не было?

Аля.   Не было.

Тоник.   Дикость какая!

Аля.   Он любил писать на бумаге, любил настоящие рукописи.

Валерия.   Поразительная осведомлённость!

Аля.   Это все знают, все его читатели. Может быть, книга здесь, в доме? Может, её просто плохо искали? Есть же тут чердак, подвал, погреб какой-нибудь? Можно было спрятать где угодно. Давайте искать!

Тоник (язвительно).   Ага, и весь огород заодно перекопать: он мог зарыть                 в грядку. Чушь! Зачем вообще прятать? Какой писатель будет гробить свою книгу       в подвале, в погребе, в сырости, чтобы она там сгнила? Да он всё сделает, чтобы его драгоценная писанина всех пережила и осчастливила грядущих потомков!

Аля.   Что ты в этом понимаешь, дурак!

Валентин.   Тихо! В словах юноши есть здравое зерно.

Валерия.   Но… насколько я понимаю, Андрей сам распорядился как раз уничтожить эту книгу. Вот же, написано (хватает бумагу, читает) «…сам обрёк     на уничтожение…», яснее некуда. Видимо, он понял, что написал что-то… недопустимое. Сжечь рука не поднялась, я понимаю, всё-таки автор – вот и поручил нам… на него это так похоже: спихнуть грязную работу на других. Что ж, что бы это ни было – мы должны это отыскать и… и уничтожить.

Валентин (перечитывая бумагу).   Строго говоря, формулировка неточна: он             не поручает нам уничтожать книгу…

Валерия.   …но не сомневается в подобном исходе. И не сомневается в нашей порядочности. Мы – его семья, его друзья – просто обязаны в точности исполнить его последнюю волю. Что нам ещё остаётся…

Аля.   Уничтожить книгу? Последнюю книгу Андрея Батова? Сжечь, как фашисты? Вы в своём уме, вдова? Или у вас от горя крыша поехала?

Валерия (Але).   Нет, девушка, это вы, похоже, сходили по нему с ума… и всё ещё сходите. А я смотрю на вещи трезво: я сделаю всё, чтобы последняя воля моего мужа была исполнена неукоснительно. Неукоснительно!

Аля (Валерии).   Вы… да вы его ненавидите… не цените его книги даже! Разве можно доверять вам их судьбу? Не случайно Андрей Данилович не доверял вам.

Валерия.   Как… да как вы смеете?! Да вы тут кто вообще? Немедленно вон отсюда!

Аля.   Я? Да я самый нужный ему человек, самый близкий – я его читатель! Это для меня он писал, со мной разговаривал! И я не уйду, пока буду знать, что его книге угрожает уничтожение.

Валерия.   А я говорю – уйдёте в два счёта!

Люша.   Тихо. Молчите вы, обе.

Валентин (примирительно).   Девушки, тише, тише, не будем ссориться! Давайте объединим усилия и спокойно обсудим ситуацию: все будут только в выигрыше –     и читатели, и писатели, и все наследники. К чему упражняться во взаимных упрёках, когда мы даже не знаем, где сама книга?

Тоник.   Действительно. Может, никакой книги вообще нету? И это банальный писательский пиар-ход, чтоб пробудить к себе посмертный интерес? Ну, чтобы помнили и читали форева?

Валерия.   Знаете, а на Андрея это как раз похоже…

Аля.   Да что вы о нём знали?!

Валерия.   А вы?

Аля.   Я его хотя бы читала… и понимаю. Я верю, что эта книга есть.

Дед Гагин.   Должна быть книжица, по всему – должна. Пописывал Данилыч, пописывал. Иной раз глядишь – полночи окошко светится.

Аля.   Вот! Вот видите!

 

Ваня тихо спускается и стоит за занавеской.

 

Валентин.   Значит, будем искать. Любой тайник или укрытие. Нам нужно составить план и тщательно осмотреть дом, все уголки и закоулки.

Тоник (язвительно).   …перекопать грядки.

Валентин.   Грядки? Что ж, друзья мои, перекопаем и грядки, если придётся.

Татьяна (входя).   Да какие грядки, землю промёрзла. Грядки, надо же… Грядки – это весной, заодно и огород вскопаете, всё от дурной возни польза будет.

 

Валерия встаёт и отходит в сторону, Валентин идёт за ней.

 

Валерия.   Не думала, что доживу до такого цирка. Он много выкидывал номеров, но это… это уже ни в какие ворота, извините… За что он так со мной? Мог оставить хоть намёк, знак. Хотя бы какое-то наводящее слово…

Ваня (чётко).   Слово… Слова… Слова оказались бесполезны, бессильны. Они     не могли охватить этой бывшей во мне полной, сочной реальности – они трескались, расползались, скатывались с неё. Я познал их слабость, я бросил их и отступил – отступил, торжествуя, потому что не потерял ничего. Ничего. Вся книга уже была во мне.

Валерия (в ужасе).   Боже…

Аля (отдёргивая занавеску).   Ваня, откуда ты это знаешь?

Тоник.   Что за бред?

Аля.   Погодите… это не бред. Может быть, Ваня запомнил, что говорил Андрей Данилович? Может быть, он кому-то здесь диктовал?

 

Аля с подозрением оглядывает окружающих.

 

Валентин.   Может быть – и диктовал. Но вы только что слышали – он отступил. Выходит, нет никакой книги. Валера, может нам стоит просто уехать?

Валерия.   Нет. Он отступил – зато я не отступлю. Мы будем искать, пока                 не найдём. Я уверена, книга есть: то, чего нет, мой муж не мог бы обречь                     на уничтожение.

Аля.   Я не дам вам её уничтожить!

Тоник.   Стойте, я понял! На уничтожение… А вдруг он её заминировал? Вдруг решил утащить всех с собой? Мы найдём эту книгу – а она как бабахнет!

 

Все разом замолкают.

 

Татьяна.   Господи, Палыч, до чего уж договорились! Бросьте вы это всё, давайте обедать, день рожденье Андрея Данилыча отмечать. Зря я что ли с рассвета хлопотала – и пирогов напекла, и борща наварила?

 

Татьяна и Люша накрывают на стол.

 

Дед Гагин (ставит на стол бутыль).   На сытый желудок и искать проще.

Татьяна.   Просим к столу.

 

Гости садятся за стол, Люша тихо поднимается в горницу, ставит там пластинку на старый проигрыватель.

 

Дед Гагин.   Ваньша, зажигай!

 

Ваня бросается к ёлке и зажигает гирлянду.

Сверху доносится тихая музыка.

 

Валерия.   Не может быть… Здесь, сейчас. Это же та старая пластинка, его любимая…

 

Звучит музыка.

Идёт снег...

 

 

 

 

Картина 2.   ДЕНЬ.

В а л е р и я   и   А л я   у стола, разговаривают негромко; перед ними остатки трапезы.   Л ю ш а   за печкой, споласкивает посуду под умывальником.

 

Аля (Валерии).   Вы перестали на меня злиться?

Валерия.   Нет.

Аля.   Зря вы так. Я вам не враг, давайте искать вместе. Я согласна на всё, на любые ваши условия, если вы хотя бы дадите мне её прочитать.

Валерия.   Какая вы эгоистка, однако! А как же другие читатели? Они вас                 не волнуют?

Аля.   А вас разве волнуют? Вы не оставили мне выбора, это же вы жаждете спалить книгу, как инквизитор. Тогда, какая вам разница, что я там думаю о каких-то гипотетических читателях? Дадите прочесть?

Валерия.   Это после вашего-то инквизитора?

Аля.   Не вопрос: готова взять инквизитора назад. Ну как, дадите?

Валерия.   Ну… ну… ну хорошо, дам.

Аля.   Тогда давайте выпьем – чтобы скрепить договор.

Валерия.   Только не на брудершафт. Терпеть этого не могу этой пошлости.

 

Аля наливает, пьют, морщатся.

 

Аля.   Замётано! – действуем. Для поиска разделимся на пары.

Валерия.   Зачем – на пары?

Аля.   Это разумно в ситуации, когда люди друг другу не доверяют.

Валерия.   Я вижу, у вас большой опыт подобных ситуаций.

Аля.   Не язвите. Мы меняемся партнёрами: я буду искать с этим вашим… агентом, вы – с Тоником.

 

Валерия кивает.

 

Мы с агентом начнём с чердака, а вы идите в подвал.

Валерия.   Почему это – вы с чердака?

Аля.   Я думала, вам, в вашем элегантном костюме, не захочется лезть под самую крышу по шаткой лесенке. В подвал тут спускаться проще, я проверяла: всего десять ступенек.

Валерия.   Не хочу в подвал. Я… (смущённо) я боюсь темноты.

Аля.   Вы же не одна там будете. Я вам фонарик дам.

Валерия.   Нет.

Аля.   Ладно, лезьте на чердак, чёрт с вами! С подвалом я сама разберусь. Надо только спросить разрешения у владельцев.

Валерия.   У кого? У этого… Вани?

Аля.   Да нет, у взрослых, конечно, у его родни. Всё-таки вещи там хранятся чужие.

Валерия.   Ерунда, хлам.

Люша (из-за печки, вытирая руки, Але).   Хорошо, что вы хоть о родне вспомнили. Мне-то всё равно, ищите, где хотите. (Выходит.)

Валерия.   Странная она… ведёт себя так, словно Андрей… словно у неё есть         на него права.

Аля.   Вы думаете? Что он – с ней? Андрей Данилыч… не может быть…

Валерия.   О, как вы побледнели, читательница! А почему бы и нет? Это вы его боготворите, а он не святой… Не с Татьяной же… или покойной столетней бабкой. (Пауза.) Не знаю. Я ведь ничего не знаю, как он вообще… жил тут. Мне в этой жизни не было места…

Аля.   Бросьте сентименты. Я думаю, сейчас вам стоит сосредоточиться                     на конструктиве.

Валерия.   Обойдусь без ваших советов. Хватит трёпа – пошли искать.

 

Уходят. Из-за занавески вылезает Ваня.

 

Ваня.   Три-четыре-пять! Я иду искать! (Бежит следом.)

 

 

 

 

Картина 3.   ПОДПОЛ.

Темно, по стенам полки с ящиками и банками.

В а л е н т и н   и   А л я   выходят из-за угла.

Аля с фонариком, Валентин с керосиновой лампой.

 

 

Аля.   Здоровый какой подвал: тут ещё один закуток. Классно! Как у Эдгара По…

И сейчас из щелей полезут полузасохшие мертвецы…

(Тянет руки к Валентину.)

У-у-у!

Валентин.   Чушь, мертвецы все на кладбище.

Аля.   Откуда ты знаешь? Дом старый, хозяйка была почти что ведьмой… Может быть, по этим банкам она закатывала не огурцы с хреном, а украденное у людей время? Или ужасающие дикие болезни своих пациентов. И они сейчас они как все выпрыгнут, как набросятся, как заразят. (Пугает его.) У-у-у! У-у-у!

Валентин.   Перестань, как маленькая, лампу уронишь, пожар будет. Не смешно.

Аля.   Скучно с тобой, Носопырьев.

Валентин.   И ты туда же? Я даже Валере не прощаю этого прозвища.

Аля.   Слабо у тебя с юмором, Валечка.

Валентин.   Причём здесь юмор, не понимаю, что смешного? Андрей так дразнил меня всю юность, нарочно при посторонних… терпеть не могу.

Аля.   Носопырьев-Носопырьев!

Валентин.   Прекрати. Тебя могут услышать.

Аля.   Валерия? Не переживай, она сейчас высоко, под самым кумполом, потому что боится темноты. Может быть, поэтому вы с ней до сих пор и не…

Валентин.   Не трогай этого, слышишь? Тебя это не касается. Как ты вообще так можешь: сходить с ума по мертвецу, крутить со мной роман… или не пойми что. Да ещё всюду таскаться с каким-то инфантильным малолеткой!

Аля.   Тоник – мой друг и моя команда, тебя он тоже не касается. А ты не обольщайся:   с тобой был не роман, а чисто деловые отношения. Правда, довольно интимные, Валечка… и даже приятные. Лично я ни о чём не жалею.

Валентин.   Боже, какой цинизм! Молодёжь, куда вы все катитесь…

Аля (продолжая искать на полках).   Не цинизм, а голые факты, старичок. Тебя как юриста факты не должны бы пугать. Это же ты у нас… думаешь за всех профессионально. Да и ничто голое тебя, насколько я помню, не пугало…

(Светит на стену.)

Ой… тут, похоже, что-то есть…

Валентин (подбегает).   Тайник?

Аля.   Да, смотри… кирпич шатается…. (вынимает кирпич) ещё один…

 

Валентин ставит лампу на пол, и они разбирают кусок кирпичной кладки.

Открывается маленькая ниша: в ней что-то прямоугольное, завёрнутое                     в холстину.

 

Я знала, знала! Я чувствовала! (Поспешно разворачивают холст – там пачка старых ассигнаций.) Блин! Старые бабки…

Валентин.   Да, это деньги.

Аля.   Заначка старой бабки из прошлого века.

Валентин (язвительно).   А у тебя, полагаю, сердечко затрепетало? Ты думала, что это посылка от него… от твоего гения.

Аля.   Какой же ты гад, Валик! А говоришь, что был ему другом.

Валентин.   Не понимаю твоей одержимости Батовым. Тем более – мёртвым. Да, он был популярен – и что с того? А в быту считался человеком довольно обыкновенным, можно даже сказать – обременительным. И не слишком приятным для окружающих. Было бы о чём мечтать.

Аля.   Тебе всё равно не понять, Носопырьев.

Валентин.   Я же просил!

Аля.   Пошли, нам с тобой тут больше искать нечего… (Уходит.)

Валентин (вслед).   Я просил!

 

Валентин вертит в руках пачку денег, пожимает плечами, засовывает её в карман, берёт лампу и торопится следом.

 

 

 

 

Картина 4.   ЧЕРДАК.

Чердак. Слабый свет из тусклого оконца, на полу сено, по углам корзины, ящики         с разным барахлом, на верёвочке висят пучки трав. Слева, высоко над полом, открытая дверка, в проёме виден верх приставной лестницы.

В а л е р и я ,   Т о н и к   и   В а н я   ищут.

 

Валерия (чихая).   Боже, как холодно...

Ваня.   Ваня нашёл! Ваня умница.

 

Выдёргивает из хлама какую-то коробку, трясёт, летит пыль. Валерия чихает.

 

Ваня нашёл! Ваня умница.

 

Выкапывает из хлама обвислую фетровую шляпу, трясёт, нахлобучивает на голову.

 

Валерия (чихая).   Боже, я не вынесу! Перестань!

Тоник.   Ваня, тут ничего нет, иди искать в подпол.

Ваня.   Ваня, не лазь в подпол! Ваня банки бьёт, дедка Гагин ругается.

Валерия.   Какие банки?

Ваня.   Банка - бум! Стёклышки - динь-динь. Ваня, ягодки с полу собирай. Наш Ваня пальчик порезал, бобо. (Хнычет, дует на палец, потом улыбается.)

Валерия.   Боже… это детский сад. Или детский ад. (Чихает.)

Тоник (озираясь).   Ваня, мы нашли. Вот! (Хватает первый попавшийся ботинок.) На, неси в дом. Ваня умница?

Ваня.   Ваня умница. (Уходит с ботинком.)

Валерия.   Наконец-то, спасибо, малыш. Он меня доконал, я не переношу идиотов… и пыли. (Чихает.)

Тоник.   Как мне хорошо… тут, наедине с вами. Вы… вы такая…

Валерия (чихая).   Ты издеваешься, да? Да у меня весь нос уже распух и болит. (Чихает.)

Тоник.   Если бы вы сейчас могли видеть себя…

Валерия.   Какое счастье, что не могу. (Садится.) Устала. Грязно, холодно, пыль… эти поиски меня угробят.

Тоник (садясь рядом).   Так бросьте их! Давайте разговаривать, давайте… (Придвигается к ней ближе.)

Валерия (отодвигаясь).   Я не могу бросить. Я должна найти, это мой долг. Долг жены.

Тоник.   Перед кем? Перед этим самодовольным писакой, который посмел вас бросить?

Валерия.   Не говори так, малыш, не надо.

Тоник.   Но это же правда! Все сходят по нему с ума, особенно Аля, а я не понимаю нифига. Ну – писал, ну – умер. И чёрт с ней, с книгой: книгой больше, книгой меньше… какая разница? И так полно книг, весь интернет ими забит. И писак этих тьма тьмущая развелась. Кто теперь вообще их читает?

Валерия.   Я читаю.

Тоник.   Вы… Ну вы читаете, ну Аля, ну я… иногда. Одна книга всё равно мир         не переделает. Спрятал – и чёрт с ним, сам дурак.

Валерия.   Не говори так о нём, это нехорошо… и мне неприятно. (Чихает.)

 

В дверях показывается голова:  А л я   стоит на лесенке.

 

Тоник.   Дурак, конечно. Бросить вас, уехать от вас в этот кошмар… Да я бы ни         в жисть… от вас… (придвигается ближе) никогда…

Валерия (резко вставая).   Здесь ничего нет, пойдём вниз.

Тоник.   Валерия Сергевна… Валерия… Погодите, я так долго ждал случая… (Обнимает её, Валерия замирает.) Для вас я готов на всё…

Аля (из двери).   Угу, так и есть. Я сразу заподозрила, что вы знакомы.

(Влезает на чердак.)

 

В дверях показывается голова   В а л е н т и н а .

 

Тоник.   Ал, ты? Вы чё… вы нашли?

Аля.   Нашли, да. (Выдерживает паузу.) Пачку старых денег.

Валентин (влезая следом).   Я же говорил, ничего там нет.

Валерия (отстраняясь от Тоника).   И мы не нашли.

Аля (язвительно).   Похоже, вы тут не сильно ищете.

Тоник.   Нет, Ал, мы тут всё перерыли! Всё-всё. Просто умираем от пыли. (Фальшиво чихает.) Я тут больше не могу. (Бросается в дверь.)

Аля.   Похоже, вам нужно поговорить наедине. Не буду мешать. (Исчезает.)

Валентин.   Валера… что это было?

Валерия.   Ты о чём?

Валентин.   Я же видел! Этот мальчишка, сопляк… Неужели ты, с ним…

Валерия.   Ты с ума сошёл, Носо… Носоперьев? (Чихает.)

Валентин.   Не я, не я – а ты! Ты, ты… Это же ты, Валера, ты! Тебе не пристало связываться с малолетками.

Валерия.   Я не должна отчитываться перед тобой. И ни перед кем. И вообще… это… это он начал.

Валентин.   Вот так, с первой встречной, со взрослой женщиной?

Валерия.   Я не первая встречная. Мы с ним соседи. Я с его мамой дружу. (Чихает.)

Валентин.   Дружишь с мамашей и втихомолку охмуряешь сынка?

Валерия (давая ему пощёчину).   Не смей! Что ты вообще ко мне прицепился?

Валентин.   Валера… я же столько лет… ты знаешь…

Валерия.   Я знаю. Прости, прости. Давай поговорим после… я не могу, эта чёртова пыль… У меня от неё нос не дышит и мозги тупеют. Забудь всё это, прости, ладно? (Пауза.) Что я вообще здесь делаю? Что всё это за бред? Это всё из-за него, из-за него. Ну почему он никак не оставит меня в покое? Почему так мучает?

 

Плачет, Валентин гладит её по голове.

 

 

 

 

Картина 5.   ВЕЧЕР.

Дом Вани, комната.

Л ю ш а   сидит на лавке,   В а н я   играет на полу со старым ботинком.

 

Люша.   И зачем ты эту рухлядь сюда притащил?

Ваня.   Тоник дал, Ваня взял.

Люша.   И где Тоник этот?

Ваня.   Тоник с тётей играет. (Тычет вверх.)

Люша.   На чердаке? Значит, всё ищут они. (Усмехается.) Ваня, ты помнишь дядю Андрейку?

Ваня.   Андрейка хороший.

Люша.   Да, хороший… (Задумывается.)

Ваня.   Ваня, ложись спать.

Люша.   Да, спать. Ложись, милый, ложись.

 

Идут за занавеску, Люша укрывает Ваню одеялом.

А л я   тихо приоткрывает дверь и, услышав голос Люши, затаивается.

 

Ваня, расскажи мне опять… Как тогда, помнишь? «С утра дул ветер…» Ну? «С утра дул ветер…»

Ваня.   «С утра дул ветер… (протяжно зевает) …но мы сели в лодку и поплыли. Она гребла, у неё сильные руки, мы быстро оказались на середине реки, на самой стремнине. Волны вздымались высоко, я видел, что ей стало трудно грести, хотел взять вёсла, но она их не отдавала. Лодку несло к порогам… И тут ветер внезапно стих, но тишина была недолгой: над нами загрохотало, потом ещё. Мне стало страшно, и я удивлялся: чего же я боюсь? Я ведь и так обречён. Но она не боялась ничего, ей было радостно: она смеялась и гребла, гребла и смеялась. И мне вдруг стало так спокойно от её силы, от её красоты. И то, что было сейчас – было жизнью, было любовью…» (Замолкает.)

Люша.   Было любовью… да… (Гладит Ваню по голове.) Спи, деточка, спи.

Аля (про себя, шёпотом).   Я всё поняла, поняла. Какие мы глупые. Господи, это же теперь так всё ясно…

Люша (тихо напевает.) Баю-баюшки-баю, баю деточку мою. Спи, сердечко, засыпай, тихо глазки закрывай. Ночка звёздами блестит, сон как лодочка скользит. Унесёт тебя река за далёки берега…

 

 

 

 

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

УТРО.

Там же. Утро – за окном снежно, солнечно.

Д е д   Г а г и н   лежит на печи,   Т а т ь я н а   возится у стола.

 

Татьяна.   Готово, слезай уже, каша стынет.

Дед Гагин.   А Ваньша где?

Татьяна.   Дрыхнет без задних ног Ваньша твой, не добужусь. До поздней ночи вчера с гостями по углам шарился. Притомился, видать.

Дед Гагин.   Чтоб Ваньша – да притомился? Это ж как его надо было умотать!

Татьяна.   Как-как? Да так. Весь дом перетрясли, вот как.

Дед Гагин.   Вот дурни-то! Охота пуще неволи.

Татьяна.   Давай-давай, слезай, говорю. Борщ вчера подъели, так на обед щец вам сварганю.

Дед Гагин (слезая с печи).   Щи да каша – пища наша. (Садится за стол, ест.)

 

Из-за занавески вылезает сонный   В а н я .

 

О! Ваньша пожаловали.

Ваня (быстро усаживаясь за стол).   Ваня кашки хочет. (Тянется к котелку с кашей.)

Татьяна (бьёт его по рукам).   Да тише ты, оглашенный, ошпаришься! Только ж     из печи. А ну умываться, ходом!

 

Ваня нехотя ползёт к умывальнику и плещется там.

 

Дед Гагин.   Ну, Ваньша, как раскопки? Клад нашли – или так, заздря копошились?

Ваня.   Ваня обувку нашёл. (Достаёт из-под лавки рваный ботинок, начинает ездить им по столу.)

Татьяна.   Господи, страсть-то! Убери со стола грязь эту.

Ваня (обиженно).   Тоник дал, Ване подарок.

Татьяна.   Хорош подарок, помойка по нему плачет.

Дед Гагин.   Больше ничего не нашли?

 

Ваня мотает головой, в сенях гремит корыто, входит   Л ю ш а .

За ней идут   В а л е р и я   и   В а л е н т и н .   Валерия сжимает в руках носовой платок и периодически потирает пальцем переносицу, чтобы не чихнуть.

 

О! Вот и Вальша с Сергевной пожаловали. Раненько вы прикатили, мы и Ваньшу-то насилу добудились.

Валентин.   А мы тут ночевали, рядом.

Дед Гагин (Люше).   У тебя что ль?

Люша.   У нас, Гагин, у нас.

Валентин (бодро).   Утро такое солнечное – красота!

Татьяна.   Ага, красота. Теперь растает всё, дороги развезёт, не пройти не проехать, колёса в грязище заюзят. Смотрите, не застрять бы вам тут с машиной.

Валентин.   Спасибо, буду иметь в виду.

Дед Гагин (Валерии).   Садись, Сергевна, Таньша кашей накормит. У Таньши каша знатная, сама себя хвалит.

Валерия (садясь за стол).   Спасибо, мне есть не хочется, разве что чаю.                     А остальные где?

Татьяна.   Молодёжь дрыхнет без задних ног. Я ночью вставала – у девчонки             в горенке допоздна свет горел.

Валерия.   Интересно…

Татьяна.   Интересно, чем вчера ваши поиски закончились. (Кивает на Ванин ботинок.) Откопали что-нибудь, кроме этой дряни? (Ване.) Убери со стола, кому сказала!

 

Ваня обиженно уносит ботинок за занавеску и возвращается за стол.

 

Сапогов тут на столе мне не хватало. (Гостям.) Да вы ешьте, ешьте!

Валентин.   Спасибо! (Ест с аппетитом.)

Валерия.   Простите, я на диете.

Татьяна.   Да какая ж вам диета с такой фигурой?! Чистая ж красавица, бросьте вы эти глупости! Поешьте с утра горяченького, а то в таком холоду никаких сил для жизни не будет. (Подвигает ей тарелку.)

Валерия.   Спасибо. Нет, ничего мы вчера так и не отыскали. (Чихает.) Кроме этого жуткого насморка.

Татьяна.   Я вас понимаю! Я пылюгу эту тоже не выношу.

Дед Гагин (Татьяне).   Вот она у тебя и лежит везде, толщиной в палец.

Татьяна.   Пыль, у меня-то?! Гагин, да имей ты совесть! Только с тряпкой да метлой весь день и шастаю. Вы б тут без меня совсем грязюкой заросли.

Люша.   Да не слушай, Таня, будто не знаешь его: он же тебя нарочно дразнит. Ты     у нас труженица, чтобы мы без тебя…

 

Входит   Т о н и к .

 

Тоник.   И свиней она отлично дрессирует, сам видел!

Татьяна.   О! И Палыч очухался! Ступай, умойся – да за стол.

Тоник.   Не, вода тут ледянущая, бррр... Потом умоюсь. (Садится к столу.)

Татьяна.   Вот-вот: с немытым рылом – в калашный ряд. (Хохочет.)

 

Сверху тихо спускается   А л я ,   с рюкзачком в руках.

Люша напрягается, услышав скрип ступенек.

 

Дед Гагин.   Эх, вы, городские… Нет ничего пользительнее, как с утра умыться колодезной водой – кровь потом по жилочкам так и побежит! Дурак-человек, радуйся, пока не закопали.

Аля (входя).   Я же вам говорила вчера: городские мужчины хлюпиками растут. Всем доброго утра! (Кидает рюкзачок в угол, у ёлки.)

Татьяна.   И тебе, девонька, доброго. Садись с нами завтракать.

Аля.   Только умоюсь. (Идёт за печку, умывается.)

Дед Гагин.   Зряшными, значицца, были ваши поиски.

Валентин.   Ну, отчего же. Мы вот с Алиной нашли вчера целую пачку денег.

Татьяна.   Да неужто пачку! Надо же…

Аля.   Да, в подполе, в тайнике лежали.

Валентин (доставая деньги из кармана).   Вот, в целости сохранности – пользуйтесь!

Дед Гагин.   Да на хрена они нам, Вальша, экое старьё? Разве, на стенки клеить, заместо обоев. Себе оставь, может ентим… фанатам продашь, кто собирает всякий старый хлам.

Валентин.   Коллекционерам?

Дед Гагин.   Ну да, им.

Татьяна.   Эх, жалко… такая ж пачища… Прозевала бабка Марковна, обменять же могла.

Дед Гагин.   Да, знатно лопухнулась Морковна по денежной части.

Люша.   Не до денег ей было – о людях она заботилась.

Валентин (с улыбкой).   Люди людьми, а и про деньги забывать нельзя, они счёт любят.

Аля.   У некоторых людей вместо души бумажник.

Валентин.   Лучше уж бумажник с честно заработанным рублём, чем краденые чужие секреты.

Дед Гагин.   Нынче чужое, Вальша, а завтра, глядишь, уже своё. Как говорится, было ваше – стало наше.

Татьяна (Валерии).   И что, теперь домой поедете?

Валерия.   Нет. После завтрака продолжим поиски. (Чихает.)

Татьяна.   Господи… Да где ж теперь искать собираетесь? Всё уж протрясли.

Дед Гагин (ехидно).   В лодочном сарае пусть ищут, на берегу. Ещё в колодезь слазать можно и в компостную яму.

Тоник (в тон ему).   В детективах часто находят что-нибудь спрятанное в туалете,     в сливном бачке – дневники, бабки. Завернут в полиэтилен – и прячут. Тут, конечно, никаких бачков нет, но чисто теоретически, пакет можно было подвесить на верёвке…

Татьяна.   Где? В уборной?! Да ты, Палыч, с дуба рухнул – кто б стал книгу в дерьме прятать?

 

Тоник и дед хохочут, Ваня с ними.

 

Дед Гагин.   Если уж прятать – то так, чтоб уж нипочём не нашли. Иначе бестолку.

Аля.   Я думаю, стоит прекратить поиски – и всем ехать по домам. Ничего мы больше не найдём.

Тоник.   Ну наконец-то! Вот первые дельные слова, которые от тебя слышу. Давно пора было.

Валерия.   Стоп-стоп-стоп! Не понимаю… (Але.) Вы, студентка проездом, были ведь главным двигателем этих поисков – и вдруг такая перемена? (Хлюпает носом.) С чего бы это?

Аля.   Ясно же, что никакой книги здесь нет. Мы зря искали.

Валентин.   Стоп! Но завещание, эти слова о книге…

Аля.   Думаю, это розыгрыш. Он просто так подшутил… над вами.

Валентин.   Подшутил? Почему?

Аля.   Не знаю, почему, я же проездом. Вам виднее…

Валерия.   А я знаю, почему. Потому что это всё враньё, она хочет нас (чихает) выпроводить отсюда.

Аля.   Глупости, зачем мне это?

Валерия.   Затем. (Чихает.) Вы нашли книгу – и хотите свою находку от всех утаить. Ловко, девушка!

Аля.   Я же не сумасшедшая, зачем бы мне было утаивать книгу, сами подумайте? Издать я её не смогла бы, все права у вас, значит – не смогла бы и нажиться             на этом…

Валерия.   А зачем вам наживаться? Вы хотите утаить её для себя, потому что знаете: я книгу уничтожу. (Чихает.) И я её уничтожу, клянусь! Это мой долг.

Аля.   Глупости, никакой книги у меня нет. Мне просто вас жалко, вы себя этими поисками в хлам измотали. Вон, чихаете, как заведённая…

Валентин.   Правда, Валера, давай уедем? Я ума не приложу, где ещё искать…

Валерия.   Я знаю, где! (Хватает Алин рюкзачок.)

Аля.   Не смейте!

Валерия.   Ещё как смею!

 

Валерия вытряхивает вещи на коврик – там всякая косметика, фонарик, пакетики с печеньем и прочее. Аля бросается подбирать, Валерия ловко выхватывает             из кучки вещей толстую тетрадь с замочком.

 

Вот, вот она! Я же говорила! (Открывает тетрадь, из неё выскальзывает несколько фотографий, Валерия их подхватывает.)

Аля.   Не смейте, это моё! Мои личные вещи!

Валентин.   Валера, это незаконно!

Валерия.   Ещё как законно – она же хочет нас обокрасть. (Быстро перебирает фотографии.) Я так и знала, я знала! Это Андрей… ещё… и ещё... (Але.) Ваше, говорите? А как же эти личные семейные фотографии? Откуда они у вас, а? Молчите? А я вам скажу: вы их украли вместе с тетрадью. (Показывает одно фото Валентину.) Вот и ты тут, кстати, Валентин.

Валентин (Але).   Как ты могла?! Так подло, низко – украсть личные фотографии!

Валерия.   Да, похоже, наша милая студентка и читательница готова на всё… Постой, Валентин, выходит, вы с ней знакомы? И даже близко, на «ты»… (Чихает.)

Валентин.   Валера, это не то, что ты подумала!

Валерия.   Нет, я думаю – это именно то, что я подумала.

Аля.   Думайте, что хотите, мне наплевать. Он прав в одном – всё это действительно ничего не стоило. (Валентину.) Можешь теперь забирать свои фотки, Валик!

Тоник.   Ал, как это… ты – с ним?! Как ты могла?! Двуличная!

Аля.   Как-как? Как ты (кивает на Валерию) с ней.

Тоник.   Но у нас… у нас с Валерией Сергеевной ничего не было.

Аля.   Не было – не было… Но ты бы ведь не отказался, верно?

 

Тоник смотрит на Алю, потом на Валерию, потом снова на Алю – и молчит.

 

И кто же из нас двуличный, Тоник?

Валерия.   Кончайте эту мыльную оперу. (Чихает.) Во-первых, у нас с ним действительно ничего не было… (листает тетрадь) …и не могло бы быть, потому что у меня есть принципы….

Аля (язвительно).   Мы вчера наблюдали эти ваши принципы… на чердаке.

Валерия (не реагируя).   …а во-вторых… во-вторых, это не имеет никакого отношения к делу... (Захлопывает тетрадь.) Здесь везде чужой почерк,                     не Андрея…

Аля (выхватывая тетрадь).   Я же говорила! Это мой почерк, моя тетрадь. И вы убедились, что у меня нет никакой вашей книги.

Валерия.   Значит, вы уже успели где-то её спрятать. И собираетесь потом за ней вернуться. Тайком. Но этот номер у вас не пройдёт!

Аля.   Вы что, Валерия, поселитесь здесь, чтобы сторожить дом?

Валерия.   А почему бы и нет? (Чихает.)

Дед Гагин.   Давай, давай, Сергевна! У нас тут для всех дел найдётся: дровишки колоть, воду таскать, баню топить по субботам…

Валентин.   Это настоящее безумие!

Валерия.   Молчи, предатель.

Аля.   Ладно, я не хотела говорить, особенно вам, Валерия. Но вижу – вас заело. (Собирается с духом.) Слушайте: никакой книги действительно нет, но я это поняла только вчера, после поисков. Андрей Батов действительно спрятал книгу, но не так, как вы думаете – не физически, не материально. Он её спрятал… в голове.

Тоник.   Как - в голове? В мёртвой?

Валентин.   В чьей голове? В своей?

Валерия.   Что вы несёте?

Аля (указывая на Ваню).   В его голове. В его памяти.

Валерия.   Бред-бред, глупости. Большей чуши в жизни не слышала!

Аля.   Это не чушь. Помните, сразу, как вы как приехали – он про бога что-то говорил, про сусальные небеса? И дед вам сказал, что у Вани память цепкая?

Валерия.   Ну, сказал… сказал, кажется…

Аля.   И потом ещё там, на лесенке – вы стояли, слушали?

 

Валерия молчит.

 

Молчите. Но знаю – помните. И в батовском письме были все эти странные слова, непонятно зачем.

Валентин.   Да, были. Как же там… (лезет в карман за бумагой) …сейчас…

Аля.   Так это были не просто слова, это ключи к тексту. И когда Ваня их слышит, он…

Тоник.   …он отзывается. Вроде кодировки сознания, круто!

Валентин (достаёт бумагу и читает).   «…Я оставил её вам и сам обрёк на уничтожение. Бог. Небо. Любовь. Слово. Вера…»

Ваня (замирая).   Вера поднимает нас над обыденностью. Ты, такой маленький и одинокий, вдруг становишься един со всем и со всеми. Ты проникаешься всем сущим – и всё понимаешь, и смотришь на мир, точно в полётё, охватывая его взглядом и сердцем. Ты летишь ввысь, ты летишь…

 

Татьяна роняет нож.

Люша тихо встаёт и выходит.

 

Татьяна.   Господи… да неужто правда…

Дед Гагин.   Ну Андрюха, ну голубь – такое отчебучить…

Валерия.   Но это… это чудовищно! Как он мог, как посмел? Что за бесчеловечный дикий эксперимент… (Пауза.) И что нам теперь с этим делать?

Аля.   Ничего не делать. Уезжать.

Валерия.   Безумец, безумец… Не ему о вере говорить! Сам сел в эту чёртову лодку, покончил с собой, как слабак, как последний грешник.

Аля.   Не сел, а лёг. Лёг в лодку, как в колыбель – и уплыл. Доверился течению…

Татьяна.   …отдал себя, раб, в руки божьи…

Дед Гагин.   …отправился в последний путь.

Тоник.   Так викинги раньше делали. Правда, лодку при этом обязательно поджигали горящей стрелой. Кто-нибудь из близких стрелял с берега.

Валентин.   Викинги, говорите? Какие викинги?! Да он просто сбежал, смылся – как всегда. Такая уж у него привычка. (Отводит Валерию в сторону.) Ничего, Валера, не волнуйся: мы с этим разберёмся. Случай сложный, не отрицаю, подобных прецедентов ещё не было – но мы найдём выход.

Валерия.   Какой выход, Валентин, не понимаю? Ты о чём? А-а-а, о книге… ну конечно… Будем трясти этого дурня за ноги, чтобы вытрясти из него чёртов текст?

Аля (Валерии).   Да, кстати: и как же вы теперь исполните свой долг, безутешная вдова? Как избавитесь от этой живой книги? Удавите его подушкой или стукните камнем по голове? Так за это можно и на нары.

Валерия.   Заткнитесь вы, лживая читательница! Это не ваше дело.

 

В сенях звон корыта, дверь приоткрывается.

 

Господи, да кто же наконец уберёт из дверей это адское корыто!

Валентин.   Не волнуйся, Валера, мы сейчас уедем. И Ваню этого заберём с собой – это твоё полное право как наследницы.

Татьяна.   Да вы что? Да куда ж вы Ваню-то? Нельзя ему с такой дурной головой     в город.

Валентин.   Не волнуйтесь, Татьяна, вас это не коснётся: мы сохраним для вас батовскую пенсию, будете присматривать за домом.

Татьяна.   Да что пенсия, что… мне Ваню жаль.

Дед Гагин.   Не дадим мы ему Ваньшу.

Валентин.   А ты молчи, Гагин – ты старик и ты ему даже не родня. Ване будет хорошо, о нём там прекрасно позаботятся. (Обнимает Ваню за плечи.) Мы поместим его в хорошую клинику, будем постоянно навещать.

 

Входит Люша с дробовиком.

 

Люша (наводя дробовик на Валентина).   А ну отойди от него! Никуда вы Ваню         не увезёте.

 

Ваня пугается и хнычет.

 

Валентин (поднимая руки и отступая).   Боже мой, Люша, это неразумно! Вот и племянника своего перепугали. Опустите ружьё.

Люша (не опуская ружья).   Меня Любовью звать, и племянник мой – не ваша забота. Собирайте монатки – и мотайте отсюда, быстро!

Аля (Валентину).   Что, Валик, облом? Не видать тебе книги, Носопырьев.

 

Валентин опасливо, бочком, идёт к вешалке. Валерия кидается за ним.

 

Валентин (подавая Валерии пальто).   Это незаконно, текст принадлежит нам, причём – на любом носителе. Понимаете, Люба? На любом. Мы наследники, это наш текст, а вы препятствуете закону. Мы подадим в суд – и выиграем дело, будете ещё судебные издержки платить.

Валерия (Валентину).   Брось, Носопырьев, нести чушь. Какой закон, какой суд? Человек никому не принадлежит, никому… даже этот несчастный дурачок. Он опять нас переиграл, разве не видишь?

Валентин (спешно одеваясь).   Кто переиграл? Ваня?

Валерия.   Причём здесь Ваня? Он, он… Андрей. Боже, какие дурацкие, жестокие игры…

 

Уходят.

 

Дед Гагин.   Люша, убери ствол – ушли.

 

Люша опускает ружьё, Татьяна забирает его и молча уносит.

Тоник усаживает оцепеневшую Люшу на лавку.

 

Тоник.   Вы не волнуйтесь так, никто Ваню не тронет, всё теперь в порядке. (Але.) Ал, поехали и мы, что нам тут теперь…

Аля.   Да-да… сейчас, сейчас. (Кое-как запихивает свои вещи в рюкзачок, потом подходит к Люше.) Вы извините нас, что так вышло. Никто же не предполагал…     Я только вчера всё про книгу поняла – и не хотела им говорить, ни за что не хотела… но они повёрнутые, их бы иначе отсюда было не выпихнуть. Я знаю, я вам не нравлюсь, я это чувствую… но это неважно. Простите нас за всё.

Люша.   Не за что мне вас прощать.

Аля.   А можно… можно мы будем приезжать? Иногда, на денёк? С Ваней повидаться.

Дед Гагин.   Приезжайте, чего там – теперь не чужие.

Аля.   Спасибо.

Люша.   Только чтоб без фокусов.

Аля.   Конечно.

Люша (Ване).   Пойдём, Ваня, погуляем с тобой, пока солнце совсем снег не растопило. Вечером и мне уезжать.

Ваня.   И дедка с Ваней! И дедка! Ваня, надевай валенки! (Обувается.) Ваня, надевай шапку! (Нахлобучивает шапку)

Аля (подавая ему тулупчик).   До свидания, Ваня! Аля приедет, шарики тебе привезёт.

Ваня.   Аля хорошая.

Тоник.   До свидания, Ваня-умница! (Люше.) До свидания.

Люша (Але и Тонику, с порога).   До встречи. (Гагину.) Догоняй, дед! (Выходит.)

Дед Гагин (запевает).   Раз-два-три, пионеры мы…

Ваня (радостно орёт).   … папу-маму не боимся, писаем в штаны! (Выбегает.)

Аля.   Как же это странно… ходит, поёт – чужую книгу в себе носит, и сам об этом не знает. И не узнает никогда. Удивительно…

Дед Гагин (одеваясь).   Человек всегда ничего о себе не знает – вот что удивительно. Живёт-живёт, много всякого такого в себе носит, о чём бы лучше и     не знать. А потом – раз! И кранты. И другие о ём так ничего не поймут. Ну, бывайте! (Выходит.)

Тоник.   Классный дед! Мистик.

Аля.   Как же он это всё удивительно придумал…

Тоник.   Да, дед с мозгами.

Аля.   Да не дед – Батов.

Тоник.   Книгу в идиота загрузить? Да, жесть, наследники на нервяке.

Аля.   Ты так и не понял, Тоник, никто ничего не понял… Он же себя – ей оставил.

Тоник.   Кому – ей?

Аля.   Ей, Люше этой. Так любил, так…

Тоник.   Ты думаешь, в ней всё дело? (Соображает.) А она знала?

Аля.   Не знаю, может и знала… а может потом поняла.

Тоник.   Но зачем тогда Батову нужно было весь этот Диснейленд городить –             с письмом, с наследниками?

Аля.   Мне кажется, он и для них оставил что-то – что-то, раньше недоговорённое. И дал им ключи…

Тоник (кивая).   …все эти кодовые слова.

Аля.   Да, надеялся, что поймут. Наверно, это ему казалось важным. Почему-то казалось… Но того, что он оставил Люше, мы, наверно, не узнаем никогда… никогда. Хотя... вчера я кое-что слышала… нечаянно вышло.

Тоник.   Так уж и нечаянно! Ал, ну я ж тебя знаю.

Аля.   Правда, правда, нечаянно. Это так удивительно – человека нет, а Ваня всё ещё говорит с ней его словами, живым голосом.

Тоник.   Ты веришь, что так всё и было задумано?

 

Аля молча кивает.

 

Но это… это страшно… Даже мурашки по коже.

Аля.   Почему страшно, глупый?

Тоник.   Не знаю… настоящее – потому и страшно.

 

Уходят.

Чуть погодя вбегает Татьяна.

 

Татьяна.   Ну вот, опоздала, надо же! Нет никого.

 

Устало садится на табуретку.

 

Говорила ж мамке – погоди, сейчас ворочусь, будет тебе чаю, будет! Да куда там, приспичило – вынь да положь, не лучше Ваньки. Эх, старый, что малый… (Вздыхает.) И вот - с людьми не простилась, надо же: уехали. Искали-искали… и зачем искали? И чего отыскали – разве поймёшь…

 

 

деревня Островки-на-Неве, 20 октября 1996 г. -

город Санкт-Петербург, 8 декабря 2012 г.